Вдвоем они становятся неуправляемыми, как школьники, о которых учитель говорит: «Этих двоих надо рассадить». И в конце всегда происходит обострение. Правда, в какой момент оно случится, предсказать невозможно. Как и точное число потерь, размер сопутствующего ущерба и степень ухудшения дипломатических отношений.

Мы снова двинулись в путь. Папа все чаще зевал. Вдруг Фабрис вызвался сесть за руль: он всегда готов быть полезным. Папа наотрез отказал ему:

– Это еще что за идея?! У тебя отобрали права, забыл?

– На автостраде меня вряд ли остановят, риск небольшой.

– Ты совсем рехнулся! Любое, даже ничтожное происшествие – и тебя упекут в каталажку! – вспылила мама.

– Вечно вам мерещатся всякие ужасы.

– С тобой они не мерещатся, а происходят на самом деле, – возразила она.

– Очень приятно, большое спасибо! – разозлился Фабрис.

– А заснуть за рулем с двумя промилле – это, по-твоему, нормально?

– Черт возьми, хватит уже об этом!

– Мы будем говорить об этом каждый раз, когда ты, не имея прав, захочешь сесть за руль, – произнес папа достаточно жестким, но не агрессивным тоном.

– Если бы тогда не вмешался твой генерал, дело могло бы кончиться гораздо хуже, – подхватила мама.

– Ну ладно, ладно, все! – взорвался Фабрис.

Кажется, я еще не упоминал об этом: мой брат имеет привычку выпивать, а точнее, напиваться, и даже если он чаще всего и больше всего употребляет пиво, максимум четыре-пять литров, это начинает производить неизбежный негативный эффект. Месяца три назад, возвращаясь из ночного клуба под Страсбургом, он заснул за рулем и въехал на рапсовое поле. «Что ты хочешь, я тогда очень устал», – вот единственное объяснение, которое я от него услышал. В машине он был один, но мог бы и остаться там навсегда. Потому что машина развалилась на части. После анализа крови, снятия свидетельских показаний, короче, всех следственный действий, и с учетом различных прецедентов, в том числе многочисленных нарушений правил дорожного движения, у него на год отобрали права. Теперь он ездит на поезде. А еще купил велосипед. Соблюдение безопасности на дорогах в итоге очень благоприятно сказывается на окружающей среде. Но ему не терпится купить себе новую тачку, он их обожает. Разумеется, он постоянно превышает скорость и не всегда бывает трезв за рулем, однако ему ни в коем случае нельзя читать мораль, потому что, как он все время говорит, это на него давит, и ему тяжело, очень тяжело.

Можно подумать, мой брат, как мифический титан Атлас, держит на плечах небесный свод. Однако если на него что и давит на самом деле, то это его детство. Или, пожалуй, необходимость воссоздать свое генеалогическое древо. Он объездил всю Францию, собирая выписки из свидетельств о рождении. Это было как соревнование по спортивному ориентированию, только в одиночку и без хронометража. Он объяснил мне, что над головой каждого из нас возносится генеалогическое древо, иначе мы бы не родились на свет, и часто это древо дает нам тень. Мы – как звенья одной большой цепи, добавил он, и мне стало понятно, до какой степени он чувствует себя пленником. Я хотел сказать ему, что тоже ищу запасной выход из моей генеалогии, потайную дверь, через которую можно было бы совершить великий побег. Но не решился: он сообразил бы, что я мечтаю сбежать и от него тоже. Иногда лучше не развивать тему.

Снаружи уже совсем стемнело, мы выехали из бесконечного туннеля под Монбланом, и теперь надписи на дорожных указателях были на итальянском. Мне показалось, что мы прошли таможенный контроль, но, скорее всего, это был пункт сбора дорожной пошлины. Нам оставалось проехать еще четыреста-пятьсот километров, а времени было уже половина девятого, мы проезжали туннель за туннелем, по-итальянски они называются galleria. И вот папа произнес слова, которых я боялся больше всего: «Давайте остановимся на ночлег, а на рассвете тронемся дальше».

– Но, папа, концерт начнется завтра в четыре часа дня!

– Ну и что, если мы тронемся в восемь, то в двенадцать будем в Венеции.

– Не в двенадцать, а в час! Нам ехать еще по крайней мере пять часов! А если мы поедем в девять, то доберемся только к двум.

– Значит, у тебя будет в запасе еще два часа, – подсчитал мой брат. – Тебе что, хочется два часа торчать перед концертным залом и ждать, когда он откроется?

– Ты знаешь, да, мне больше нравится такой вариант. Потому что если мы будем продолжать в том же духе, то я точно опоздаю на концерт, а меня это не устраивает.

– Говорю тебе, у нас есть запас времени.

– А что, это будет так страшно, если ты опоздаешь? – поинтересовалась мама.

– Мама, мы же ради этого затеяли нашу поездку, ты что, забыла?!

– Мы затеяли эту поездку, чтобы увидеть Венецию, чтобы побыть всем вместе, а не только ради твоего концерта. Не надо считать себя центром мира, Эмиль.

– О’кей, извиняюсь. – Я решил сразу пойти на мировую, чтобы потом мне не устроили крупную разборку. Потому что они опаснее всего именно в тех случаях, когда не правы.

– Но где мы будем спать? – отважился я спросить. – В трейлере.

– Нет уж, я поставлю себе палатку, – заявил Фабрис.

– Ну да, родители в трейлере, дети в палатке, – согласилась мама.

– Все верно, только я не ребенок, – возразил Фабрис. Но именно потому, что он считает нужным заявить об этом, в душу закрадывается сомнение.

– Надо найти какой-нибудь кемпинг, – озабоченно сказал я.

Папа свернул с автострады. Теперь мы ехали среди полей, по какой-то неизвестной итальянской местности, а безлунная ночь была на редкость темной… Короче, на расстоянии двадцати метров уже ничего нельзя было разглядеть.

– Кемпинг, или просто тихий зеленый уголок, – с хитрой улыбкой сказал папа.

– Значит, мне нельзя садиться за руль без прав, а тебе можно устраивать привал где попало?

– Это разные вещи, Фабрис.

– Как то есть разные? Закон есть закон! Либо его соблюдают, либо преступают. Нельзя быть одновременно на той и на другой стороне.

– Мне можно! – похвалился папа.

Знаете, это становилось утомительным.

– На рассвете мы уедем, и никто ничего не заметит. – Твой принцип – что удобно для тебя, то и правильно, и так всегда, – вздохнул Фабрис.

В изгороди, тянувшейся вдоль шоссе, папа обнаружил открытые ворота, за которыми простиралось бескрайнее поле; вокруг не было видно никакого жилья. Он свернул в эти ворота, проехал пятьдесят метров по грунтовой дороге, заглушил мотор и объявил, что мы будем ночевать здесь. Было девять часов, от силы девять тридцать, но все мы уже были совсем без сил. Все, кроме Фабриса, который