современное человечество находится в таком упадке. Но на сей раз я засомневался. Может, каждому из нас лучше самостоятельно узнавать жизнь? Может, это единственно правильный путь?

Он протянул мне презерватив.

– Иди давай, потом ты мне спасибо скажешь.

Я находил его предложение довольно-таки мерзким, но в то же время и соблазнительным, потому что Наташа была слишком уж хороша. Если бы она была страшненькая, отказаться было бы гораздо легче, но жизнь то и дело ставит вас перед трудным выбором, чтобы посмотреть, на какую сторону вы склонитесь, и постоянно подвергает угрозе ваше равновесие. Я колебался; и вполне сознаю, что гордиться тут нечем. Когда каждую весну-лето и каждую осень-зиму с нетерпением ждешь очередной каталог магазинов «Ла Редут» и «Труа Сюис» с новыми фото в разделе дамского белья, – говорю об этом без всякого смущения, так как вычитал в рубрике «Вопросы психологии» в «Журналь дю диманш», что это нормальная стадия полового созревания (и какая огромная тяжесть свалилась с моей души!) – короче, когда у тебя в голове запечатлелись эти волшебные образы, и вдруг тебе предлагают ознакомиться с ними наяву, то, согласитесь, тут есть над чем задуматься. Плюс еще братец тебя обрабатывает.

– Такой случай нельзя упускать, неизвестно, когда он представится еще раз. Папа всегда говорит, что надо хватать удачу за хвост, что она приходит к каждому, но не всегда ее узнают в лицо.

– Ты теперь ссылаешься на папу?

– Он не одни только глупости говорит.

А ведь верно, подумал я. Он как гадалка с хрустальным шаром, которая предсказывает будущее: поскольку она занимается этим с утра до вечера, то иногда нечаянно попадает в точку.

И все же что-то не давало мне согласиться: у меня было смутное подозрение, что для Фабриса такая ситуация – привычное дело, что он всегда делится своими бабами с соседями по казарме, а мне не хотелось в этом участвовать.

– А она, случайно, не проститутка?

– Да нет, что ты, просто она считает, что ты симпатичный, вот я и спросил, может ли она оказать тебе услугу, сделать из тебя мужика, и она согласилась. Она славная девчонка, вот и все.

– А ты ей объяснил, что я совсем ничего не умею?

– Ну да, объяснил, не беспокойся… Увидишь, она просто супер.

– Не могу, Фабрис. Я буду представлять себе, как за десять минут до этого она была с тобой, и у меня ничего не выйдет. Любовь поточным методом – не мой стиль.

– Да ты понятия не имеешь, какой у тебя стиль!

– По крайней мере, этого я точно не хочу.

– Ты полный идиот.

– Я романтик.

– Я и говорю: ты полный идиот.

Мы с ним залезли в палатку. Наташа удивилась, увидев нас обоих.

– Оказывается, у него есть баба, а я был не в курсе, – объяснил Фабрис. (Его вдруг это стало смущать.)

– Извини, для меня ты слишком красивая, то есть проблема совсем не в этом, но по сравнению с моей подружкой…

– Он влюблен! Какой он милый!

– Да, он полный идиот, – произнес Фабрис, который все еще злился.

– Пусть от любви люди глупеют, но все-таки любовь – самое замечательное, что есть в жизни!

Вот какая она была, эта Наташа, – восторженная, пылкая, непосредственная. Все могло получиться и хуже. Наступило молчание, мы с братом размышляли над ее словами. Пожалуй, мы слишком мало думаем о любви. Правда, о ней часто поют в песнях, но такие песни слушают главным образом старики.

– Ну ладно, мальчики, в таком случае спокойной ночи.

Она как будто даже не обиделась: наверно, ей был не чужд некоторый прагматизм.

Мы легли рядом, Фабрис и я – по краям, Наташа посредине. Она тоже залезла в спальный мешок, который был у нее с собой, мы лежали спеленатые, как в саркофаге, и еле могли пошевелиться. Может, надо было принять это непристойное предложение, думал я, вдруг я буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь? Фабрис, как обычно, громко захрапел. Наташа лежала, повернувшись лицом к нему, поэтому я не знал, заснула она или нет. Я слышал ее дыхание, видел ее затылок, пушистые завитки, бусинки ожерелья, чувствовал ее запах. Я был немного взволнован. Мне было адски трудно заснуть, но в конце концов меня сморило.

Но глубокой ночью, в четыре или пять утра, я проснулся. Наташа тоже не спала, она задумчиво разглядывала потолок, как будто это был свод готического собора, а не потолок зимней мини-палатки улучшенного качества. Ее глаза смотрели в никуда, и была в них легкая грусть. И вдруг я заметил слезу, которая катилась по ее щеке.

– Что с тобой? – прошептал я.

– Все в порядке, не беспокойся…

– Ты плачешь?

– Так, чуть-чуть… Я часто плачу по ночам, ничего страшного…

Она повернулась ко мне и посмотрела на меня, как никогда еще не смотрела ни одна девчонка: посмотрела как на мужчину.

– Я нравлюсь тебе?

– Очень.

И она поцеловала меня. Это был долгий, нежный поцелуй (кажется, в таких случаях говорят еще «томный»), такой, от которого забываешь, кто ты, или, наоборот, находишь себя, или и то и другое сразу, поцелуй, от которого у тебя возникает ощущение, что твоя жизнь вдруг перестала быть бессмысленной, как ожидание перед выключенным лифтом.

Она прижалась ко мне, я чувствовал, что теряю контроль над ситуацией (если я вообще когда-либо что-либо контролировал). Затем она расстегнула свой спальный мешок. Я угадывал в полутьме ее бедра, ее трусы, ее груди под футболкой, и все это казалось мне таким прекрасным, что не выразить словами. Она посмотрела на меня чуть грустным, но обжигающим взглядом.

– Иди ко мне.

Я глянул на брата: он безмятежно храпел. Тогда, совсем уже не понимая, что я делаю, я вылез из своего спального мешка и влез в мешок Наташи. Она снова начала целовать меня, я чувствовал ее пальцы у себя на спине, на ягодицах… Затем она помогла мне проникнуть в нее. Я был предельно возбужден, я знал, что нужно сдерживаться как можно дольше, но мне это не вполне удалось.

Тут я остановлюсь: то, что было дальше, – слишком личное. К тому же у всех когда-то в школе были уроки полового воспитания, каждый это усвоил, такое не забывается, а значит, нет надобности напоминать. Скажу только, что, когда это кончилось, и каждый из нас вернулся в свой спальник, я уже не чувствовал себя прежним, не знаю, как вам объяснить, но что-то во мне изменилось, хоть у меня ничего не прибавилось – ни уверенности, ни силы воли, – и ничего не убавилось. Но меня переполняла радость