здесь опять же имеется именно потому, что человеку на самом деле любовь нужна не там, а тут. Тот интуитивно понимает, словно ему это что-то подсказывает, что там эта любовь, как мы уже говорили, утратит все свое исключительное и возвышенное значение, которое у нее имеется здесь на земле, так как в той жизни человек уже будет другим человеком, и в силу этого ему уже будет нужна совсем другая любовь. Жертва жертвой, но человеку все-таки хочется быть до конца своей жизни с любимым существом. Вот и возникает здесь все тот же вопрос, без ответа на который все это будет казаться каким-то обманом: зачем? Зачем женщине если не мучиться, то хотя бы просто понимать, что ей уже никогда не быть с тем человеком, который пожертвовал ради нее своею жизнью? И разве надежда на встречу с ним что-то изменит для нее?

Но если перед лицом обмана на почве любовных разочарований, одержимости красотой некоторых женщин и смерти пожертвовавших собою людей стоят не все люди, а только большая их часть, то перед лицом обмана настоящей любви стоят уже все люди, сила которого как раз обусловлена общечеловеческой мечтой осуществления таковой любви (сама Маргарита говорила себе, что «не бывает так, чтобы что-нибудь тянулось вечно»). Отсюда и возник тот вопрос Правдивого Повествователя, вопрос, на который почему-то всегда следует молчание. Как-то Артур Шопенгауэр писал, что герой стыдится всяких жалоб, кроме жалоб любви [45]. Это означает, что во всем все всегда зависит от самого человека, и поэтому он не может где-то полностью оправдать свою неудачу. Но в деле любви все зависит не только от самого человека, и поэтому тут жалобы уместны и непостыдны, даже со стороны настоящего мужчины. Очевидно, что в мире практически нет настоящей любви не только из-за вины человека, но из-за других причин, каждые из которых в каждом случае глубоко индивидуальны. Если же это было бы не так, если бы все-таки все здесь зависело только от одного человека, то нам Михаил Булгаков не задал бы свой вопрос. Тот знал, что даже те люди, которые во всем винят только себя и ни на что не жалуются, проповедуя не только на словах, но и на деле, что человеку все возможно, если только захотеть, все же не верят в возможность осуществления таковой любви, и они любому человеку скажут, что это всего лишь сказка. Они не будут верить в безумие человека, а скорее всего будут на него смотреть как на какого-то Дон Кихота, живущего в своих фантазиях и любящего несуществующую даму сердца. Как видно, перед лицом наличия даже таких людей вера в то, что на свете нет настоящей, верной и вечной любви, обретает большую убедительность, а также становится более неясным обман этого всеобщего желания такой любви. Получается, что весь смысл этой напрасной мечты только в том, чтобы человек просто знал, что такой любви нет, но ее каждому хотелось бы, или в том, чтобы человек напрасно верил в такую любовь, а такая вера, кроме как к судьбе Дон Кихота, как правило, ни к чему не приводит.

Как мы можем заметить, здесь слово «обман» употребляется не в прямом смысле: оно используется здесь потому, что тут не находится более подходящего для этой темы слова, поэтому мы и оговорились перед тем, как его использовать, следующей фразой: «если можно так выразиться». Под обманом тут имеется в виду неизбежно возникающий вопрос перед лицом непонятного для человека факта, который возникает на почве всего того, что мы называем любовью. Причем, надо сказать, что из приведенных примеров, как ни странно, самым лучшим и самым понятным оказался именно случай с низшей стороной природы человека, а все из-за того, что человек, к сожалению, чаще всего избегает давать определение любви, прежде чем он начнет что-то говорить о ней. Отсюда человеку удается подразумевать под любовью все, что угодно, и даже то, что прямым образом противно ей, и отсюда слово «любовь» становится в определенном смысле пустым, особенно в случае многократного его использования. Было бы гораздо лучше, если бы человек вообще не использовал слово «любовь», а хотя бы говорил так: «то, что человек называет любовью». И это бы даже дало возможность слушателю самому решать, что уже принимать за саму любовь, а что – за ее бессодержательные подобия. И если даже браться за попытку определить, что такое любовь – когда можно считать, что человек действительно любит существо другого пола, то мы сразу же встретимся с некоторыми трудностями, обусловленными наличием множества сторон, с которых возможно подходить к разрешению этого вопроса.

Одна из труднообъяснимых проблем, например, в том, что с одной стороны мы нисколько не ошибемся, если скажем, что вопрос Правдивого Повествователя не имеет никакого смысла, потому что любовь не может не быть настоящей: если перед нами любовь, значит, она в то же время и настоящая, а если она не настоящая, значит, это даже вообще не любовь, а что-то другое, но только точно не она. И поэтому те три характеристики, которые ей дал автор московских глав, являются неотъемлемыми свойствами самой любви, самой ее сущностью – тем, с чего она просто начинается. Она не может без них существовать. Если походить к определению любви с этой стороны, то перед нами должен стоять лишь вопрос, любит ли Маргарита Мастера или нет. Но в то же время и с другой стороны вопрос Правдивого Повествователя имеет смысл, так как мы прекрасно понимаем, что человек, зная, что на свете однозначно есть любовь, а та всегда настоящая и не может такою не быть, почему-то при этом верит, что ее все-таки нет. Что-то же его вынуждает всегда отвечать молчанием на вопрос московского рассказчика. И это Михаил Булгаков, когда писал роман, прекрасно понимал. Если уже с этой стороны подходить к нашей проблеме, то тут уже можно спрашивать, настоящая ли любовь у Маргариты к Мастеру или нет. Но и здесь, как мы видим, получается ровно то же самое, что было в первом варианте: раз человеку нужна только настоящая любовь (или кому-то нужна другая?), если бы даже та могла быть без этой характеристики, то она может быть только настоящей, а то, что не настоящее, уже не есть любовь. Поэтому, с какой бы стороны мы ни подходили к этому вопросу, любовь не может не быть настоящей, а значит, она может только либо быть, либо не быть. А если это так, если весь вопрос