Она стиснула мою ладонь.

– Но рядом со мной никогда не будет того единственного человека, которого я люблю больше всех. Он может владеть моим сердцем, но ты, моя милая, прекрасная Нора, моя родственная душа.

И вот теперь я заплакала. Мы обе заплакали. Все эти годы мы обе жертвовали собой ради маминой глупой мечты, ради того, что мы несли друг для друга: я – знание того, что не была и никогда не буду достаточно хороша в глазах нашей матери; Зейди – тяжесть необходимости не просто быть красивой, а достичь совершенства. Здесь и сейчас, такие же чувствительные и уязвимые, как раны на ногах моей сестры, мы были прекрасны в том смысле, которого нашей матери никогда не понять.

В тот момент я осознала, какой глупостью было завидовать любви моей сестры к Сэми. Теперь я знала, что для меня не представлялось бы возможным любить ни единого мужчину больше, чем я люблю свою сестру. В течение семнадцати лет мы почти каждое мгновение провели вместе. Разве могло бы что-то с этим сравниться? Что могло бы это разрушить? Уж точно не мама со своими грезами. И даже не сам Талос, явись он во плоти.

Мне следовало бы подготовиться к утру, следовало бы бережно помыть и заплести свои волосы, как это сделала бы Зейди, достать свой лучший наряд и нанести на кожу масло и духи. Но вместо этого я уснула в объятьях своей сестры, не снимая тунику, которую проносила весь день, мои щеки были покрыты солью от наших слез, и мое сердце билось в унисон с ее.

Мама одарила нас по крайней мере одним подарком, который никакие время или расстояние не смогли бы стереть: она подарила нам друг друга.

Я проснулась от прикосновения пальцев Зейди к моему виску в предрассветном сером свете.

– Что такое? – спросила я, протирая сонные глаза.

– Это наш с тобой последний восход солнца, который мы встречаем вместе. Я бы не хотела, чтобы ты его пропустила. – Она засмеялась, когда я села.

– Что?

– Твои волосы. Из них получилось бы отличное гнездо для своенравной птицы.

– Зейди! – ахнула я, коснувшись своей головы. – Да тут могла бы угнездиться целая семья!

– Я исправлю это позже. А теперь – поторопись!

Мы уселись на балконе снаружи нашей комнаты и, как обычно, болтали ногами на краю. Я умоляла о впечатляющем последнем рассвете, и солнце не подвело. Горизонт озарился ярко-оранжевым цветом прямо над водой, а затем медленно потеснился, освобождая пространство для ярко-желтого шара, который выдвинул оранжевый свет вверх и в сторону, разливая свет на тающую темноту и на водную гладь.

Зейди положила голову мне на плечо, а я прижалась щекой к ее волосам. Я старалась не думать о том, что это наш последний совместный восход солнца, последний раз, когда я слышу ее голос и вижу ее лицо. Я не могла этого представить. Это было непостижимо. Без сомнения, завтра я встану с той же самой кровати и вернусь на эту же самую веранду в своем единственном доме, другого я не знала. Как я могла вообразить нечто иное, если даже никогда не покидала Варинию?

– Девочки, – позвал папа. – Сэми скоро будет здесь. Норе нужно подготовиться.

– Да, папа, – хором отозвались мы.

Как и было обещано, Зейди устранила катастрофу, возникшую на моей голове прошлой ночью, и для начала сказала мне намочить волосы чистой водой, чтобы она смогла расчесать и заплести их. Я попросила ее заплести косы свободнее, ведь я и понятия не имела, когда потом смогу их расплести.

– Что мне надеть? – спросила я, перебирая небольшую стопку своей одежды.

– Обычную тунику и юбки. В повозке для тебя будет подготовлена одежда. И туфли на кожаной подошве, по крайней мере, так мне сказали.

Я уставилась на свои босые ноги. Иногда мама заставляла меня надевать шлепанцы для особых случаев, но я предпочитала ходить босиком.

– Мне нужно надеть туфли?

От смеха Зейди запрокинула голову, и я осознала, что она впервые за несколько дней не испытывала боли. С ее лба исчезли тревожные складки, и она больше не морщилась от каждого совершаемого ею движения.

– Ты чувствуешь себя получше?

– Вообще, да. – Она размотала повязки на бедре, и я с радостью отметила, что раны хоть еще и не затянулись и кожа на их месте оставалась розовой, но уже не проявлялось никаких признаков воспаления. В моем сознании возникла картина, как Сэми однажды будет проводить пальцем по этим извилистым шрамам, и я на мгновение ощутила спокойствие. Пока они есть друг у друга, мне не придется беспокоиться за свою сестру. Она здесь окружена любовью. Как и всегда.

Я переоделась в свою лучшую белую тунику и бледно-голубые юбки. Зейди помогла мне нанести на щеку тонировку, сотворенную старейшиной Немеей, и мы обе изумились тому, насколько хорошо она сработала. Немного подождать, и, три – не три, как будто так и было. Затем я поклевала небольшую миску каши с сушеным инжиром. Я опасалась, что в дороге мне станет плохо на полный желудок, да и в любом случае особого аппетита не было.

– Нервы, – сказал отец. – Я полагаю, что волнение в такой день – норма.

– Да, папа.

Мы обернулись на звук голоса Сэми, окликнувшего нас снаружи дома.

– Пора, – произнес отец.

Я посмотрела по сторонам в поисках мамы.

– Где она? – Даже она не упустила бы возможности со мной попрощаться, подумала я, хотя сомнение терзало уголки моего сознания, как голодная рыба.

– Она сказала, что ей нужно кое-что сделать.

– Но она ведь наверняка вернется, чтобы проводить меня?

Он покачал головой.

– Этого она не сказала.

Нижняя челюсть предательски задрожала, я стиснула зубы и подобрала сундук.

– Не мог бы ты помочь Зейди? Сегодня ей уже лучше, но ей все же пока не помешала бы поддержка.

Я отправилась к лодке, где сидели Сэми и губернатор Кристос, оба выглядели представительно в своих лучших одеждах. Я всегда полагала, что Сэми больше похож на свою маму, но сейчас я отметила в нем кое-что и от его отца.

Он подошел ко мне, чтобы помочь с сундуком.

– Ты готова?

Я кивнула, несмотря на морского угря, яростно извивающегося в моем животе.

– Думаю, да.

– Где твоя мама?

Я пожала плечами, пытаясь скрыть свою боль.

– Ее здесь нет.

От этих слов даже губернатор нахмурился.

– Все в порядке, – соврала я. – Позвольте мне только попрощаться.

Я обернулась к отцу, держащему мою сестру на руках, будто дитя. Он мягко опустил ее на землю, чтобы убрать что-то со своей туники. Это был продолговатый шелковый мешочек, красный с бледно-розовым шитьем.