Вроде бы так, как всегда, живешь, только тяжесть увеличивается параллельно твоему молчанию. Молчанию о самом важном для тебя. О другом ты говоришь. Много, часто, иногда громко, иногда «подносным речитативом»…

Ты пока не знаешь, что все не произнесенное тобой однажды превращается в счет, который твоя уставшая психика предъявит тем, кому ты намекала, давала понять, посылала зашифрованные взглядом послания… Счет за то, что не догадались, не разглядели, не поняли, не подошли и не спросили. Хотя, быть может, и спрашивали.

Так же делала твоя мама. Гладила до половины второго ночи нескончаемую гору белья, не попросив тебя помочь. А потом скорбно молчала с утра, сухо отвечая на твои робкие что с тобой коротким, но ужасным ничего.

Она всегда затевала эти свои бесконечные авралы со стирками, обедами на четыре кастрюли после работы, генеральными уборками, убойными выездами в сад на все выходные. Остановить ее было невозможно, нормально предложить помощь – тоже. Угодить своими попытками что-то сделать – только вызвать недовольство: «Лучше вообще не делай, чем вот так».

А ты не знала как. И никто в семье не знал. И все были виноваты. Все. Даже тогда, когда она молчала и становилась все более замотанной, все более не идущей ни на какие разговоры, все более часто взрывающейся там, где никто не ждал. Это сначала никто не ждал, а потом только это и делали. Ждали, когда.

Когда она остановится и закричит о том, что она одна тут все тянет, а никому ничего не надо. Что они сведут ее в могилу. Что засыпятся без нее. Что она устала и больше так не может.

Странно, но когда кто-то вдруг делал попытку отменить свою навязанную беспомощность, мама взрывалась еще сильнее.

Ты помнишь до сих пор, как она швырнула в отца ботинки, которые он купил себе сам, не посоветовавшись с ней. Как высмеяла твою стрижку, выбранную тобой без нее. Как упрекала деда за самостоятельно высаженную рассаду. Ей нельзя было помочь и нельзя было не помочь.

Ты ненавидела вечные предгрозовые домашние облака. Ненавидела праздники, на которых мама выглядела распорядителем на последнем дыхании. Ненавидела общие отпуска, когда она не доверяла даже мороженого купить без нее и зачитывала с утра программу дня, выбранную ею для всех… Ты же ненавидела это, ненавидела. Но очнулась, когда стала такой же в своей семье. Когда недовольно потрошила рюкзаки сына-подростка. Когда выдавала мужу деньги на обед. Когда валилась без ног после кучи дел, которые никто не просил тебя делать.

Да, так бывает. Ты поняла это однажды и поняла еще, что больше не хочешь. Не все традиции надо продолжать, точно не все. От некоторых стоит избавляться сразу, как только они пытаются превратиться в семейный сценарий. «Проклятие по женской линии», – сказала тебе одна чудаковатая дама в поезде, притянув к глазам твою маленькую ладонь.

Не надо проклятий. Надо, чтобы легко, чтобы дышалось – и тебе самой, и тем, кто рядом. Взвалить на себя, а потом обременить виной всех вокруг – слишком уж часто встречающееся в наших широтах «проклятие».

Ты сняла его. Без долгих ритуалов. Просто приняв решение. И пошла. Легко пошла в свою новую весну, чтобы просто жить в ней. И не страдать.

* * *

Молодая мама с напором танка принуждает десятилетнего сына к занятию боксом. Мальчик спокоен, но непреклонен: отказывается наотрез.

– Я не буду бить людей, мама, – тихо произносит он.

– Тогда будь готов быть избитым! – взрывается женщина.

– Ну и что? Мне не стыдно быть избитым теми, кто бьет людей, – неожиданно и все так же спокойно отвечает мальчик.

Я посмотрела в его взрослые глаза и поняла вдруг, что ни в одних самых мощных, самых натренированных кулаках никогда не будет той подлинной силы, что бывает в душе мыслящего человека, сколько бы ни было ему лет. И в реальности побеждает именно она, а не кулаки, чьи доводы начинаются и заканчиваются исключительно пущенной кровью.

* * *

Рыбку принесли в субботу. До воскресенья она стояла на подоконнике в комнате родителей. Утром подарили.

Надя не мигая смотрела в большую рюмку из «Леонардо» – там плавала маленькая синяя рыбка с пестрым хвостиком. Робкая, как и ее будущая хозяйка.

– Собаку мы решили тебе не брать пока, покажи, что справляешься с рыбкой, – строго произнесла мама.

Надя справилась сразу. Синяя пеструшка превратилась в Соньку. И началась любовь.

Ребенок, с которым за девять лет говорили только про оценки и про то, какой хотят ее видеть, и потому разучившийся говорить, научился общаться молча, как и Сонька.

Часами девочка сидела с прозрачной рюмкой, вглядываясь в умные темные глазки своей единственной настоящей подруги. Та понимала ее. Понимала, когда Надя жаловалась, не произнося ни слова, когда радовалась без смеха, когда боялась с безразличием на маленьком личике.

В первый раз Соньку забрали, когда Надя провалила диктант. Отругали и унесли рюмку к себе в спальню:

– Через пять пятерок вернем!

Цена была назначена, и Надя ее не оспаривала, учила до помутнения. Пятерок оказалось даже семь.

– Ну, вот так бы сразу! – скупо улыбнулся папа, закрывая электронный дневник.

В ту ночь Надя не спала. Много о чем надо было рассказать Соньке и много о чем спросить. Рыбка радовалась. Во всяком случае, девочка не сомневалась в этом, улавливая какие-то особые сигналы, понятные только ей.

Второй раз Соньку забрали за неубранную комнату. Надя заболела, температура подскочила на пустом месте. Но тем не менее комната блестела уже с утра.

– И чего мы раньше не купили эту дурацкую рыбу? – смеялись родители, рассказывая всем прямо при дочери, как легко решились их проблемы с получением от ребенка нужных результатов.

Потом были испорченные кроссовки, прогулянная физкультура, отказ ехать к бабушке, двойка по английскому… Рюмка с Сонькой раз за разом исчезала в родительской комнате. Надя перестала плакать. Окончательно замкнулась. Молча делала то, что от нее требовали…

Это случилось в последний день зимы. Соньку забрали в очередной раз. Выставили новое условие получения. Надя согласилась. Три часа спустя девочка вошла в родительскую спальню и вылила чайник кипятка в рюмку с Сонькой. Кошмар закончился. Кошмар маленькой взрослой спекуляции на большой любви ребенка.

Кошмар невроза только начался.

– Мы не понимаем, откуда это у нее! Мы сами мухи в жизни не обидели! А тут такое живодерство. Даже подумать страшно, как она на это решилась…

Им и вправду казалось, что проблемы есть только у их ребенка.

Я вспомнила этот случай, который произошел несколько лет назад в моей практике. Вспомнила, когда подруга позвонила и спросила, нормально ли будет отдать кота, которого очень любит сын, в качестве наказания за плохую учебу.

Ответила я сразу и громко: «Ненормально!!!»