Я не понимаю, почему так происходит, тем более что на душе становится все тягостнее с каждым молчаливым мгновением.

– Так ты навещаешь его? – Я вздрагиваю от голоса Хита. – Ездишь к нему в тюрьму? – Солнце, отраженное от поверхности пруда, слепит глаза, и он щурится. Не похоже, чтобы он злился, но я не знаю, возможно ли такое при упоминании о Джейсоне, поэтому просто киваю, не осмеливаясь ответить вслух.

– Что ты вообще ему говоришь? – Мышца дергается на его скуле. – Ведете обычные беседы? Рассказываешь ему о том, как у тебя сломался автомобиль или как кошка опять нагадила в гостиной?

– У нас нет кошки, – тихо говорю я.

Хит переводит взгляд на меня и заставляет смотреть ему в глаза, пока я пытаюсь примоститься на ветке в паре шагов от него.

– Не знаю, что ты хочешь от меня услышать.

– Забудь.

Но я знаю, что он ничего не забудет. Я сдвигаюсь так, что мы оказываемся лицом к лицу.

– Мы говорим об обычных вещах. Ни о чем тяжелом или серьезном. Мама всегда сменит тему, если я даже попытаюсь.

– А твой отец?

– Его навещаем только мы с мамой.

– Отец и сестра не ездят?

Я качаю головой.

– Никогда.

– Говорят, почему?

Я вспоминаю ссору между отцом и дядей Майком.

– Думаю, отец чувствует себя виноватым, как будто что-то упустил, воспитывая Джейсона.

– Это так и есть?

Я встречаюсь с ним глазами.

– Нет.

Он не отводит взгляд.

– Но кто-то же из них виноват, разве нет?

Мое лицо пылает. Он цитирует меня, страницы моего дневника, которые Марк сфотографировал и продал. Вопросы, которыми я изводила себя, записывая их на бумаге, потому что не могла задать их Джейсону.

Зачем ты это сделал? Как ты мог убить его?

Я не понимаю.

Я не понимаю.

Не понимаю. Я любила тебя, мы все любили тебя. Кэл был твоим другом, а ты убил его. Почему, Джейсон? Мы же хорошо к тебе относились, не так ли? Лора и я? Мама и папа? Но кто-то тебя достал, да? Что сделал Кэл?

Хит наклоняется ко мне.

– Ты когда-нибудь спрашивала у него? Твой брат когда-нибудь говорил тебе, что такого сделал мой брат, что заслужил смерти?

Я отшатываюсь, как от пощечины. На лице Хита – ни тени раскаяния.

– Нам ведь не нужно ходить вокруг да около, верно? В этом вся прелесть – я могу называть вещи своими именами, а тебе необязательно изображать обиду.

Я ничего не изображаю. Я чувствую, как щиплет глаза, но хлопаю ресницами, прогоняя непрошеные слезы.

– Я писала не для того, чтобы это читал кто-то еще…

– Разве что весь интернет. – Он вдруг замирает и смотрит на меня в упор, словно до него доходит, что я имею в виду. – Ты никому не давала эти страницы для публикации.

– Я бы никогда и ни за что не причинила такую боль своей семье. Они и сейчас едва держатся, а тогда был вообще кошмар.

– Но теперь легче? – Проблеск сострадания быстро затухает, уступая место подобию ухмылки. – Моя сестра потеряла работу, и ей пришлось переехать обратно домой. Мама целыми днями торчит на могиле Кэла, разговаривает с ним, как будто он все еще слышит ее. А мой отец? Вот уже полгода от него ни слуху ни духу. Если бы не моя работа и бабка с дедом, мы бы уже остались без крыши над головой.

– Я не знала, – тихо отвечаю я.

– Но ты сожалеешь, правда? Это же твои слова? Ты это говоришь, но это не то, во что ты веришь или что пишешь якобы только для себя. – Лицо Хита напрягается, как будто он собирается сказать что-то еще, что-то, что ударит больнее, потому что ему самому больнее. Но слова не приходят.

Зато мне есть что сказать.

– Я написала это в ту ночь, когда Джейсон сделал признание. Я не хотела верить, что мой брат… – слово застревает в горле, – убийца. Мне хотелось верить во что-нибудь другое. Что была причина, какое-то объяснение, что помогло бы мне понять, почему он так поступил.

Он злобно бросает мне в лицо:

– И что, нашла причину?

Я не могу ответить. Причина не найдена, но это не значит, что я отказалась от мысли, будто ее не существует. Я должна верить, что мой брат не чудовище, даже если он и совершил нечто чудовищное.

– Что бы ни случилось между ними той ночью, – продолжаю я, – мой брат заслуживает наказания за то, что он сделал. Я это знаю. Каждый день я просыпаюсь с этой мыслью. – Медленно, еле-еле, выражение его лица смягчается, и наконец он просто смотрит мне в глаза. Чтобы я видела, с чем он просыпается каждый день. Мое сердце сжимается. – Мы не обязаны сочувствовать друг другу или думать о том, что пострадала не одна семья, но я больше ничего не могу с этим поделать.

– Нет, – говорит он тихим голосом, качая головой. – Ты не должна быть такой. Мне не нужно, чтобы ты щадила меня. Понимаешь? – У него сбивается дыхание, и он часто-часто моргает. – Я хочу, чтобы ты психанула, чтобы… – Его грудь вздымается, и я ловлю блеск в его глазах, прежде чем он поднимает их к небу и сжимает губы. – Прошу тебя, не будь такой…

Когда его голос обрывается, я даже не раздумываю. Я тянусь к его руке и переплетаю свои пальцы с его пальцами. Он дергается, но не вырывает руку. Меня тоже потряхивает от этого прикосновения – я чувствую, какая теплая у него кожа по сравнению с моей, ощущаю ее грубую текстуру. Прикосновение к руке Хита кажется настолько интимным, что должно бы напугать меня, заставить отступить, но вместо этого я крепче ее стискиваю. Как жаль, что лед не оставляет на мне отпечатков – вот бы Хит тоже прикоснулся ко мне, почувствовал эту неотделимую часть меня.

Он смотрит на наши руки, и его грудь поднимается во вздохе, но на этот раз спокойнее. И вот уже его большой палец скользит по тыльной стороне моей ладони, оставляя шершавый след на моей нежной коже. Всего одно движение, словно шепот прикосновения, но оно зажигает во мне ледяное пламя.

Я начинаю осторожно отдергивать руку, но, чувствуя его сопротивление, останавливаюсь. Я закрываю глаза, даже когда ощущаю на себе его долгий взгляд. Мне хотелось утешить его, напомнить, что он не одинок в своем горе и небезразличен мне, даже если кто-то сочтет это неправильным. Небезразличен больше, чем следовало бы. Больше, чем мне казалось до этой минуты.

В следующее мгновение сопротивление исчезает, и наши руки отпускают друг друга.

После тепла Хита горячий влажный воздух как будто обдает меня холодом. Я чувствую, что он все еще смотрит на меня, и, вместо того чтобы встретиться с ним взглядами, оглядываю ствол дерева с высеченными буквами, не задерживаясь на стертых инициалах Джейсона, выхватывая взором чужие и незнакомые имена.