– Да, – ответил он.

Время ее появления, та легкость, с какой она околдовала его разум и пробудила желание в его теле, – все это говорило за то, что их встреча не была случайной. Он с самого начала так считал, полагая, правда, что ее подстроили греки.

– Должно быть, титаны навели охотников на наш след, зная, что те подошлют Эшлин и что та вскружит мне голову.

– Ты поносил богов уже после того, как Аэрона призвали. Скажу больше: уже после того, как я засек в лесу Эшлин, – заметил Торин. – Они не могли знать, что мы будем говорить или делать.

– Согласен. Возможно, они ее не посылали, а просто воспользовались ее появлением, – ответил Мэддокс, а про себя добавил: «Чем еще объяснить силу моего влечения к ней?» – спрашивал себя он, а вслух мрачно добавил: – Я позабочусь о ней, – хотя каждый мускул его тела напрягся в немой мольбе взять свои слова обратно. – О ней и об остальных.

Парис окинул его хмурым настороженным взглядом.

– Как?

– Убью их, – ледяным тоном ответил Мэддокс. «Не они первые, не они последние. Почему, собственно, нет? – мысленно спросил он самого себя, а затем сам себе ответил: – Потому что я не зверь. Если я сделаю это, то сам стану воплощением Насилия. Буду ничуть не лучше духа, сидящего внутри меня, конченым существом, единственная цель и смысл существования которого – причинять боль, – последовал ответ. – Но с другой стороны, я заварил всю эту кашу – мне и расхлебывать, – продолжал размышлять он. – Смогу ли я убить Эшлин?» – задался он вопросом и понял, что ответа на него знать не хочет.

– Ты не можешь убить тех четверых, что сидят в комнате Люсьена, – в тон Мэддоксу возразил Аэрон. – Титаны хотят, чтобы я это сделал. Кто знает, понравится ли им, что их приказы выполняются не совсем точно.

– Я все слышу, вы, больные ублюдки! – раздался из-за двери женский голос. – Тронете нас хоть пальцем, и я, клянусь богом, сама вас всех переубиваю!

От неожиданности выпада воины замерли и замолчали. Первым вышел из оцепенения Рейес. Скривив губы в нехорошую ухмылку, он сказал:

– Дохлый номер, но посмотреть, как она попытается его провернуть, было бы даже интересно.

Женщина принялась колотить кулаками в дверь, выкрикивая:

– Выпустите нас! Выпустите нас! Вы слышите меня?

– Мы тебя слышим, женщина, – отозвался Рейес. – Ты так орешь, что тебя, наверное, и мертвые на кладбище слышат. – Рейес был самым серьезным из всей шестерки и прибегал к юмору только тогда, когда дело становилось совсем уж плохо, поэтому любая шутка в его исполнении воспринималась как похоронный звон.

Мэддоксу казалось, что он попал в ночной кошмар. Многие столетия его жизнь в замке размеренно текла своим чередом, и вдруг в одночасье на него столько всего навалилось. Он понимал, что должен допросить и убить женщину, к которой испытывает сильные чувства, чтобы никто не смог обратить их связь во вред ему или его товарищам; должен спасти друга от немыслимого приказа; должен, наконец, умилостивить новых богов, о которых ничего не знает. Новых хозяев можно было бы попросить помиловать его. Но чего от них ожидать? Они вполне могут приказать ему сотворить что-то ужасное, а если он откажется – сделать существование его и других воинов еще невыносимее.

– А может, я их просто потрогаю? – предложил Торин, наконец отвернувшись от зеркала. Его глаза были того же пронзительно-зеленого цвета, что и у запертой в комнате блондинки, но если ее взгляд горел яростью, то в его глазах плескалось отчаяние. – Если они умрут от болезни, никому из нас не придется терзаться чувством вины.

«Никому, – подумал Мэддокс. – Кроме самого Торина».

– Нет, – мотнул головой Аэрон.

– Черт, нет! – одновременно с ним завопил Парис.

– Они правы, никаких болезней, – согласился Люсьен. – Еще неизвестно, чем они заболеют.

– Тела можно поместить в специальные контейнеры, – настаивал Торин.

– Это не сработает, и ты отлично об этом знаешь, – вздохнул Люсьен. – Болезнь все равно станет распространяться.

– Болезнь?! – завопила девушка из-за двери. – Вы собираетесь заразить нас какой-то болячкой? Вы за этим нас сюда притащили? Вы, отвратительные, мерзкие ублю… – Она не договорила, так как ее грубо оборвал другой голос:

– Замолчи, Дани! Не зли их!

– Но, бабушка, они…

Она снова не договорила, и голоса смолкли. Видимо, девушку силой оттащили от двери.

Мэддоксу понравилась смелость белокурой Дани. Ее выходка напомнила ему об Эшлин, о том, как та стояла перед ним в камере и требовала, чтобы он поднял футболку. В ее глазах явственно читалось желание сорваться с места и бежать куда глаза глядят, но она даже не шелохнулась. При одном воспоминании об этой сцене кровь Мэддокса воспламенилась, а тело напряглось. Эшлин даже дотронулась до раны у него на животе, и, когда он ощутил легкое прикосновение ее нежных пальцев, в нем пробудилось что-то, чему он не мог подобрать точного определения. Возможно, какая-то нежность…

Мэддокс отрицательно мотнул головой, решив бороться с этим наваждением до последнего издыхания («что произойдет через каких-нибудь тринадцать часов», – мрачно усмехнувшись, подумал он). Наживка, кара божья или кто-то еще – кем бы она ни была, ни о какой нежности по отношению к ней и речи идти не могло.

«Решено, – подумал он. – Вернувшись к себе, я возьму ее жестко и быстро и буду трахать, трахать, трахать… – Ему представилось, как она стонет и выкрикивает его имя, а ее бедра трутся о его талию, и… – Нет, нет!» – остановил себя Мэддокс, почувствовав, что теряет контроль над захватившей его фантазией: помимо его воли события стали принимать кровожадный оборот.

«А если так?» – решил он и продолжил фантазировать. Эшлин стоит на четвереньках. Янтарные волосы разметались по гибкой красивой спине, и он наматывает их на кулак и с силой дергает. Выгнувшись, точно кошка, она стонет, разрываясь между болью и наслаждением. Его фаллос ходит туда и обратно, то погружаясь, то покидая ее горячее влажное лоно. Он действует грубо и решительно, при каждом движении ощущая, как его мошонка с остервенением бьется о ее бедра. «Ты же обещал себе, что, когда вы окажетесь в постели, будешь с ней нежен. Ты забыл об этом?» Здравая мысль промелькнула в голове мужчины, но, не найдя в душе отклика, исчезла… И снова в его воображении возникла картина: Эшлин умоляет, чтобы он не останавливался, а он и не собирается, он…

– Это уже начинает бесить! – Аэрон с силой пихнул его, впечатав в стену. – Ты пыхтишь и потеешь, и у тебя глаза наливаются красным. Надумал пробудиться Насилие?

Образ Эшлин, нагой и возбужденной, рассеялся, и это разъярило духа, который попытался вырваться из тела Мэддокса и напасть. Сам же воин гневно зарычал, не в силах расстаться с ускользающим образом.

– Успокойся, Мэддокс. – Мелодичный голос Люсьена вернул его к реальности. – Успокойся, или нам придется тебя приковать. Кто тогда будет защищать Эшлин, а?