над Беатрис, загнав в рамки. Абсолютная несправедливость. Однако она казалась вполне довольной своим положением. В этот момент даже счастливой.

Она может быть счастлива с ним. Им не обязательно все время конфликтовать и спорить. Бриггс вспомнил, как прошлым вечером она злилась на него, а потом чувства пробудили страсть. Нет, такие крайности не для них. Он должен просто заботиться о ней, хотя уже не может отрицать, что испытывает влечение. Даже короткая мысль о том, что он будет обладать ею, давала внутреннее чувство удовлетворения. Как, впрочем, и возможность просто находиться рядом, говорить, показывать достопримечательности или сообщать что-то новое. Просто угадывать желания и делать ежедневную жизнь удобной и спокойной.

— Рим лучше всего, — внезапно заявил Уильям, мимоходом, но с уверенностью в голосе маленького мальчика, впервые покинувшего дом.

— Я бы тоже хотела однажды увидеть Рим, — произнесла Беатрис, повернувшись к Бриггсу.

— Похоже, при голосовании за это предприятие я останусь в меньшинстве, — вздохнул он. — Впрочем, я герцог, так что с моим голосом в любом случае придется считаться.

— Но Уильям может быть очень убедительным, — улыбнулась Беатрис.

— Да, это так.

Беатрис рассмеялась.

— Разве этим качеством не наделены мы все? Говорят, мед привлекает мух больше, чем уксус, хотя порой так приятно, когда слова им буквально пропитаны. Каким бы ни был в этом случае результат, он безусловно оправдан.

— Вы так думаете?

— Да. В любом случае всегда быть милой ужасно скучно.

— Откуда вам знать? Вы никогда не были все время милой и послушной.

Беатрис подняла на него глаза, в которых он увидел бесконечное удивление. Неужели она не понимает, что он следит за ней постоянно, подмечает малейшие перемены в выражении и позе.

— Вы маленькая шалунья, вам это известно?

Она комично наморщила нос.

— Мне это нравится. Пожалуй, отныне я буду носить мантию распутницы, что намного интереснее, чем образ болезненной, несчастной Беатрис.

— Сомневаюсь, что кто-то когда-то называл вас болезненной и несчастной.

— Вы ошибаетесь. Это чувствовалось в каждом взгляде и слове даже слуг в доме, не говоря о том, как смотрели на меня брат и мама. Они переживали за меня. Поверьте, постоянно осознавать это крайне утомительно. Все говорят, что я милая, но это не значит, что я не спорю с близкими и принимаю все с покорностью. Милой меня считают лишь потому, что я не скандалю каждый день, чаще соглашаюсь, чем стремлюсь настоять на своем.

— Беатрис, вы совсем не та, кто вызывает жалость. Жизнь многообразна, судьба часто намекает нам, как лучше поступить. — Он покосился на Уильяма, увлеченно разглядывающего узор на парапете, и решил его не отвлекать. — К двадцати трем годам я добился всего, чего следовало. У меня была жена и наследник, но это не сделало меня довольным жизнью. Я не имею в виду Уильяма, рождение сына привнесло в мою жизнь…

Употребление слова «счастье» в данном случае казалось банальным. И не совсем верным. Отцовство — не только радость. Как герцог, Бриггс мог организовать круглосуточное пребывание рядом с сыном армии слуг, но это вовсе не означало, что он не тревожился о нем, не думал постоянно. Поэтому Бриггс принял решение проводить с сыном так много времени, как сможет. И бывал с ним, возможно, даже чаще, чем большинство отцов его положения. Только личное общение, а не отчеты слуг помогли ему понять, что с Уильямом все будет хорошо. Уверенность крепла в моменты, когда он видел его вне дома и в отличном расположении духа. Он чувствовал, что все делал правильно, все шло своим чередом, однако ощущения счастья это не приносило…

— Уильям наполнил мою жизнь новым смыслом. Такого я не испытывал ранее. Быть его отцом, пожалуй, самое важное для меня. Он дает мне шанс стать лучше. И все же в первом браке мне не суждено было обрести счастье.

Он отчаянно хотел, чтобы Беатрис его поняла. Такой разговор предпочтительнее вести в общественном месте, на публике, не возникнет опасности сделать его интимным, перейти к вещам, которые всегда хранились в темных уголках его памяти.

Хотя Беатрис будет рада его прикосновениям, теперь он знал наверняка. Он больше не чувствовал себя жестоким, хотя в душе все же оставались сомнения. Беатрис иногда казалась ему очень похожей на Серену, а с ней он сделал много ошибок. И главная — не заметил признаков того, как глубоко она несчастна, до такой степени, что не хотела больше жить. Ему стало понятно, что она больше не любила его, но что касается остального…

Именно это удерживало сейчас от последнего шага, от откровенного признания в склонности доминировать в сексе и прочих наклонностях.

Они шли вперед по дорожке парка, любуясь, как солнце подсвечивает траву, деревья, цветы и золото в отделке дворца.

— А что будет с нами, Бриггс? Ведь есть что-то большее, не только то, что было между нами вчера вечером? — Беатрис задавала вопросы, но не смотрела в его сторону и не знала, что он не сводит с нее глаз. Поражала уверенность на лице, заметная благодаря яркому свету. И становилась причиной стыда за себя.

— Боюсь, это невозможно.

— Вы сожалеете, что это так?

— Беатрис…

— Я только сейчас начинаю понимать, что значит желать. Желать мужчину. Вы ведь испытываете ко мне то же самое.

Бриггс сжал руки в кулаки — единственный способ заставить себя сдержаться и не прикоснуться к ней.

— Если бы я не желал вас, прошлым вечером не случилось бы того, что между нами было.

— Я ваша жена. Почему вы не можете желать меня?

— Дело в правилах, которых мы оба должны придерживаться. Мне было поручено опекать вас, заботиться. Можете смеяться или злиться, но ничего изменить нам не под силу. Я дорожу дружбой с вашим братом и дал ему слово.

— Но это не его жизнь, а моя, и не ему решать.

— А я ваш супруг. И теперь несу за вас ответственность.

— Какой блестящий выход!

— Вы моя супруга, я буду заботиться о вас так хорошо, как могу. И вы дороги мне, хотя, уверен, не вполне понимаете мои слова.

Разумеется, она не могла понять весь глубинный смысл сказанного. Это потребность, врожденный инстинкт — оберегать и защищать то, что принадлежало ему. Ложась в постель с женщиной, он прежде всего заботился об удовлетворении ее потребностей, удовольствии, граничащем с болью, она имела для него первостепенное значение. Но не меньше его волновал достаток и покой Беатрис, важно, чтобы она была хорошо одета и хорошо питалась, чтобы ей готовили любимые блюда.

«Помнишь, как раньше привозил ей сладости?»

Он сжал челюсти,