– Не надо недооценивать то, чем я занимаюсь, только потому что в этом нет никакого волшебства. Чудес там больше, чем кажется.

– Я этого и не говорил. Но, мне думается, ты свято веришь в то, что только твоя дисциплина является ключом к истине.

– Так и есть. У любого уравнения всегда есть только один правильный ответ. Тут не может быть других трактовок. Только один ответ. Правильный.

– О, неужели? – удивился Подрик с ехидной улыбкой.

Его глаза сверкали, словно тысячи звезд, но я по-прежнему упрямо не поддавалась его очарованию.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ну, насколько я понимаю, Эйнштейн и Ньютон оба правы, каждый по-своему, однако их теории противоречат друг другу. Я изучаю средневековую литературу и почти ничего не смыслю в математике, просто мне так кажется.

– Они оба могут быть правы. Должна быть теория, которая их объединит. Уверена, что Эйнштейн ее сформулирует.

– Кто-то непременно сформулирует. Но вообще я не об этом. – Подрик улыбнулся левым уголком рта. – Знаешь, что Эйнштейн говорил о воображении?

– Нет.

– Мы с папой как-то были на его лекции, и он сказал, что истинный признак интеллекта – это не знания, а воображение.

Успокоившись, я снова присела.

– Так что ты хотел сказать?

– Везде есть свои тайны, Мэгс. Что в историях, что в их создателях. В физике и в устройстве вселенной. Нам выпал отличный шанс приоткрыть завесу тайны, и неважно, идет ли речь о рассказе или о математическом уравнении.

– Ты действительно сравниваешь физику и художественный вымысел? Но это же абсурд. Я могу наслаждаться хорошей историей, но сравнивать литературные романы и теории Эйнштейна и Ньютона? Это же просто смешно.

– Для меня они находятся на одном уровне. Ни выше, ни ниже, – к моему удивлению ответил он.

– Но ведь без одаренных математиков мы не сможем познать мир. Ведь математика – это язык вселенной.

Подрик положил руку на спинку стула. Судя по поношенному серому свитеру и зеленым глазам, лучившимся жизнью, в этом месте он чувствовал себя как дома.

– Ты совсем не берешь в расчет воображение, хотя оно необходимо и в твоей работе! Не могу представить жизнь без хороших историй. Мифология, загадки и архетипы помогают мне… помогают нам познать истину.

Я уставилась на него и, покачав головой, решила предпринять очередную попытку уйти. Впрочем, снова безуспешную.

– Ты прямо как мой отец, – беззлобно, но с легкой досадой выдохнул Подрик, снова откинувшись на спинку стула. Впервые я уловила в его голосе, обычно жизнерадостном, легкие нотки меланхолии.

– Твой отец?

– Как профессор он бы с тобой согласился, – Подрик тоже встал. – Отец на пять дюймов выше меня, поэтому каждый раз, когда мне хочется посмотреть ему в глаза, приходится задирать голову. Извини, что отвлек тебя. Возвращайся к своим уравнениям, которые, может, и помогают понять мир, но не согревают душу.

Я выдохнула и села обратно.

– Прости, что веду себя, как полная дура. Просто не могу понять, как помочь брату, и меня это сильно расстраивает. С математикой куда легче: задачи можно просто решать до тех пор, пока ответ не появится.

– Появится? – Подрик тоже сел, но в этот раз он придвинулся еще ближе, и теперь наши колени соприкасались. – Как персонаж.

– В смысле?

– Когда я пишу…

– Так ты тоже пишешь?

– Да, но суть не в этом.

– Далась тебе эта суть…

Я попыталась разрядить обстановку, которую сама же накалила. Подрик хихикнул.

– Нет, конечно. Я лишь хотел сказать, что персонажи, которых я придумываю, или герои книг, которые мы читаем, всегда проходят некоторый путь. Проделывают путешествие. То же и в математике. Я видел, как отец мог годами биться над одним уравнением, пока оно само не подскажет, где искать правильный ответ. А у меня то же самое с историями. Я не пытаюсь убедить тебя в том, что моя работа намного важнее твоей, но, может быть, она ей по крайней мере не уступает.

Я молча кивала, чувствуя, как к горлу медленно, но верно подступает ком.

– Уверен, твой брат вряд ли захочет слушать, как ты зачитываешь ему математические задачки.

Подрик положил руку мне на плечо, и у меня внутри все перевернулось.

– Точно не захочет. – Я смахнула выступившие слезы. – Но я не могу дать ему того, что он ищет. Ему нужны ответы, которые невозможно найти. Я делаю все, что могу, слушаю истории мистера Льюиса, записываю их, но…

– Прости, Мэгс, – Подрик провел пальцами по запястью и осторожно взял меня за руку. – Я бы хотел помочь тебе с ответами. Но ведь жизнь не всегда складывается так, как нам хочется, правда?

– Хотелось бы, чтобы это было иначе.

– И мне.

– Возможно, дело не в поиске ответов, а в том, чтобы правильно поставить вопрос. И не забывать о воображении.

– И какой в этом смысл? – я помолчала, пытаясь придумать остроумный ответ. – Одна моя подруга из Сомервилля, ее зовут Элизабет Анскомб, в таких ситуациях любит цитировать Витгенштейна: «Мир определен фактами и тем, что это все факты». Факты. Которые исключают воображение.

– Если хорошенько подумаешь над моими словами, уверен, у тебя все получится. Всю жизнь я наблюдаю за тем, как отец с помощью науки пытается найти универсальный ответ, который объяснял бы красоту мира. Он постоянно что-то измеряет, складывает, вычитает. – Подрик по-детски закатил глаза, и я чуть не рассмеялась. – Поверь мне, я знаю, о чем говорю. Научный прогресс возможен благодаря людям вроде моего отца и тебя, но ведь жизнь на этом не заканчивается, правда? Невозможно измерить абсолютно все. И не существует только одного способа познать мир.

– У тебя очень умный отец.

– Так и есть.

– Он ведь живет в Ирландии?

– Уже нет. Сейчас он преподает. Здесь.

– Да? – я чуть наклонилась вперед. – Какая у тебя фамилия?

– Кавендер.

– Я была на его лекциях! – ахнула я.

– Я так и думал.

– И ничего не сказал?

– А зачем? Математический снобизм не передается по наследству, и я не хотел, чтобы ты подумала…

У меня вырвался смешок, который я попыталась подавить, хотя в сумраке библиотеки не было никого, кроме нас двоих и разбросанных по столу книг.

– Математический снобизм? Мне казалось, что некоторая надменность скорее присуща литераторам, разве нет?

– И им тоже. Но здесь ты этого не найдешь. – Подрик несколько раз хлопнул себя ладонью по груди.

Я взглянула на большие настенные часы.

– Библиотека закрывается через пять минут, – заключила я и, наклонившись к Подрику, понизила голос. – Думаешь, у историй все-таки есть начало? Какое-то отдельное место, откуда они приходят в мир? Своя вселенная?