В следующий раз она приехала в конце ноября, где-то черезнеделю после Дня Благодарения, сразу же позвонила мне и попросила убрать в домеи застлать кровати. Дети были, конечно, не с ней — в школе шла учебная неделя,— но она сказала, что, возможно, они в последний момент решат провести уик-эндвместе с ней. Возможно, она знала, что этого не будет, но в душе Вера былагерлскаутом и предпочитала быть готовой ко всему.

Я сразу же пришла, потому что в это время года для людеймоей профессии наступало затишье. Под проливным дождем я с трудом добралась додома Донованов. Я шла, опустив голову, полностью погрузившись в нелегкие думы,как и обычно в те дни после того, что случилось с деньгами моих детей. Современи моего посещения банка прошел почти целый месяц, и с тех пор этапроблема сжигала меня изнутри точно так же, как капля пролитой кислоты выжигаетдырку на одежде или на коже.

Я не могла есть, спала не больше трех часов, да и то менямучили ночные кошмары, я даже забывала, что нужно переодеваться. Мой умпостоянно возвращался к тому, что Джо сделал с Селеной, как он выудил деньги избанка и как мне теперь вернуть их. Я понимала, что мне нужно хоть немногоперестать думать обо всех этих вещах, чтобы найти ответ — если бы я смогла недумать! — но это казалось мне невозможным. Я зациклилась на одной проблеме, чтодоводило меня до безумия, и это закончилось тем, что я рассказала обо всемслучившемся Вере.

Я действительно не собиралась рассказывать ей; она была какразъяренная тигрица после смерти своего мужа, и я вовсе не хотела изливать душуперед женщиной, поступающей так, будто против нее ополчился весь мир. Но когдая пришла в тот день, ее настроение наконец-то изменилось к лучшему.

Вера сидела в кухне и вырезала какую-то заметку из газеты.Она сказала:

— Посмотри-ка, Долорес, если нам повезет и погода станетнашей союзницей, следующим летом мы будем наблюдать нечто действительнопоразительное.

До сих пор я слово в слово помню название той статьи, хотяпрошло уже столько лет, потому что, когда я прочитала его, что-то зашевелилосьвнутри меня. «ПОЛНОЕ СОЛНЕЧНОЕ ЗАТМЕНИЕ В СЕВЕРНОЙ ЧАСТИ НОВОЙ АНГЛИИ СЛЕДУЮЩИМЛЕТОМ». В газете была помещена маленькая карта, показывающая, через какую частьштага Мэн будет проходить полоса затмения, и Вера красной ручкой поставилаточку в том месте, где располагался Литл-Толл.

— Следующее затмение будет в конце следующего века, —сказала она. — Наши праправнуки смогут увидеть его, Долорес, но нас ужедавным-давно не будет… так что нам лучше наслаждаться тем, которое будет черезполгода!

— Возможно, в тот день дождь будет лить как из ведра, —ответила я, вряд ли задумываясь над своими словами, и судя по тому, в какоммрачном настроении

Вера была со дня смерти своего мужа, я подумала, что оназаорет на меня. Но вместо этого она рассмеялась и пошла наверх, что-то мурлыкаясебе под нос. Я тогда еще подумала, что погода в ее сердце действительноизменилась. От прошлых переживаний не осталось и следа.

Часа через два я поднялась в ее комнату постелить белье накровати, на которой она в последующие годы беспомощно пролежала стольковремени. Вера сидела в своем кресле около окна, вязала плед и все еще напевала.Несмотря на включенное отопление, в комнате было прохладно — нужно время, чтобыпрогреть такой огромный дом, — поэтому Вера накинула на плечи розовую шаль. Ктому времени усилился ветер с запада, и дождь, барабанящий в окно спальни,напоминал звук швыряемого изо всей силы песка. Когда я взглянула в окно, тоувидела свет над гаражом — значит, управляющий уютно устроился в своеймаленькой квартирке.

Я застелила нижнюю простыню, абсолютно не думая ни о Джо, нио детях, когда у меня вдруг начала дрожать нижняя губа. «Перестань, — приказалая самой себе. — Прекрати сейчас же!» Но губа не переставала дрожать. А потомзадергалась и верхняя. Моментально глаза мои наполнились слезами, ногиподкосились, я плюхнулась на Верину кровать и заплакала.

Если говорить правду, то я визжала, как боров. Дело в том,что я не просто плакала; я прикрыла лицо фартуком и выла. Я так устала, у меняпомрачилось сознание. В течение нескольких недель я не спала ночами, не зная,как найти выход. В голове у меня пронеслась мысль «Ты ошибаешься, Долорес. Тывсе-таки думала о Джо и детях». Конечно, я думала. Выходило так, что я ни о чемдругом думать больше не могла, именно из-за этого я и разрыдалась.

Не знаю, сколько времени я провела вот так, в слезах исоплях, но я знаю, что, когда я наконец-то успокоилась, вся моя физиономия быламокрой и распухшей, а дышала я так, будто пробежала мили две или три. Я бояласьопустить фартук, потому что мне казалось — как только я сделаю это, Вераскажет: «Это был отличный спектакль, Долорес. Ты можешь получить расчет впятницу. Кенопенски — вот, вот какая фамилия у управляющего, Энди, наконец-то явспомнила это, — заплатит тебе». Это было бы так похоже на нее. Но ничто немогло быть похоже на нее. Даже в те дни, когда с мозгами у нее было все впорядке, невозможно было предсказать поступки Веры.

Когда я наконец-то отняла фартук от лица, она сидела у окнас вязанием на коленях, глядя на меня так, будто я была каким-то новым иинтересным насекомым. Я помню изогнутые тени от струящегося по стеклу дождя наее щеках и лбу.

— Долорес, — сказала она, — только не говори мне, что тыбыла недостаточно осторожна и позволила этому чудовищу, с которым ты живешь,снова обрюхатить тебя.

Сначала я даже не поняла, о чем она говорит, когда онасказала «обрюхатить» note 9 — в голове у меня пронеслась картина той ночи,когда Джо ударил меня скалкой, а я огрела его кувшином. Потом до меня дошло, ия рассмеялась. А через секунду я уже хохотала с такой же силой, с какой плакаланесколько мгновений назад, и так же не могла сдержаться. Я знала, что это ужасно— сама мысль снова быть беременной от Джо вселяла в меня ужас, и даже сознаниетого, что больше мы не занимаемся тем, от чего могут появиться дети, не менялоэтого — но даже осознание того, что заставило меня рассмеяться, не помоглоостановить смех.

Вера еще несколько секунд смотрела на меня, потом взяла сколен вязанье и преспокойно продолжила вязать. Она даже снова начала напевать.Как будто то, что ее экономка сидит на незаправленной кровати и воет, какволчица на луну, было самой естественной вещью в мире. Если так, значит, в ихдоме в Балтиморе должна была быть особая прислуга.

А потом мой смех снова перешел в рыдания — так иногда вначале зимы дождь переходит в снег. Наконец все сошло на нет, и я просто сиделана ее кровати, чувствуя усталость и стыд… но как-то очистившись изнутри.

— Простите, миссис Донован, — сказала я. — Простите меня.

— Вера, — произнесла она.

— Простите?.. — переспросила я.