— Вера, — повторила она. — Я настаиваю, чтобы все женщины,закатывающие истерику на моей кровати, отныне и во веки веков называли меня поимени.

— Я не знаю, что на меня нашло, — произнесла я.

— О, — возразила она, — мне кажется, ты отлично знаешь.Умойся, Долорес, ты можешь воспользоваться моей ванной комнатой.

Я пошла в ванную умыться и долго оставалась там. Правдазаключалась в том, что я немного побаивалась выходить. Я уже не переживала зато, что она меня выгонит с работы после разрешения называть ее Верой, а немиссис Донован — так не ведут себя с человеком, с которым хотят распрощатьсячерез пять минут, — но я не знала, что она собирается сделать. Вера могла иумела быть жестокой; если вы еще не поняли этого из моего рассказа, значит, янапрасно теряла время. Она могла подколоть когда и где хотела и когда делалаэто, то делала очень умело.

— Ты что застряла там, Долорес? — позвала Вера, и я поняла,что не могу больше задерживаться. Я выключила воду, вытерла лицо и вернулась вспальню. Я снова стала извиняться, но она оборвала меня. Она все еще синтересом смотрела на меня, будто я была диковинным насекомым.

— Знаешь ли ты, что поразила меня до глубины души, женщина?— сказала Вера. — Все эти годы я не была уверена, что ты можешь плакать, — мнеказалось, ты сделана из камня.

Я пробормотала, что совсем не отдыхала в последнее время.

— Я вижу это, — сказала она, — У тебя подходящий набор отЛуиз Виттон под глазами да и в руках пикантная дрожь.

— Что у меня под глазами? — спросила я.

— Неважно, — ответила она. — Расскажи, что случилось. Толькота самая булочка в печке могла быть единственной причиной для такогонеожиданного взрыва, которую я смела предположить, и, должна признаться, что досих пор я не могла представить себе другую. Итак, просвети меня, Долорес.

— Не могу, — сказала я, и будь я проклята, если непочувствовала, как снова на меня накатывается эта волна; если я будунеосторожна, то скоро снова буду сидеть на ее кровати, прикрыв фартуком лицо.

— Можешь и расскажешь, — отчеканила Вера. — Нельзя целыйдень выть, надрывая сердце. У меня разболится голова, и мне придется приниматьаспирин. А я терпеть не могу принимать аспирин. Он раздражает слизистуюжелудка.

Я присела на краешек кровати и взглянула на нее. Я открыларот без малейшей мысли о том, что может выйти оттуда. Произнесла же яследующее:

— Мой муж пытается соблазнить собственную дочь, а когда япошла взять из банка деньги на обучение детей, чтобы уехать с детьми от него, явыяснила, что он выгреб все до последнего цента. Нет, я не сделана из камня, явовсе не каменная.

Я снова расплакалась, но теперь уже не так горько, как впервый раз, и уже не испытывала потребности прятать лицо под фартуком. А когдая перешла на всхлипывания, Вера попросила рассказать все от начала до конца, неопуская ни единой детали.

И я сделала это. Я ни за что не поверила бы, что могу хотькому-нибудь рассказать об этом, и меньше всего Вере Донован, с ее деньгами идомом в Балтиморе, с ее любимчиком управляющим, главной обязанностью которогобыло водить ее машину, но я действительно рассказала ей, и я чувствовала, какисчезает тяжесть из моего сердца с каждым произнесенным словом. Я поведала Веревсе так, как она и хотела, — не утаив ничего.

— Поэтому я в затруднительном положении, — закончила я. — Яне могу придумать, что мне делать с этим сукиным сыном. Конечно, я могу забратьдетей и зацепиться где-нибудь на материке — я никогда не боялась тяжелойработы, — но не в этом дело.

— А в чем же? — спросила Вера. Плед был уже почти довязан —ее пальцы работали быстрее обычного.

— Он едва не изнасиловал свою собственную дочь, — ответилая. — Но он до такой степени запугал ее, что она может никогда не оправиться отэтого, и он сам назначил себе награду почти в триста долларов за своеотвратительное поведение. И я не хочу позволить ему продолжать в том же духе —вот в чем проблема.

— Неужели? — мягко произнесла Вера, ее спицы стучали, дождьбарабанил по стеклу, а тени дрожали и извивались на ее щеках и лбу, как черныезмеи. Глядя на нее, я вспомнила рассказанную мне бабушкой сказку о трехсестрах, живущих на небесах и плетущих наши жизни… одна прядет, другая держит,а третья перерезает нить, когда ей это взбредет в голову. Кажется, этупоследнюю звали Атропос. Но даже если и не так, то все равно от этого имени уменя мурашки до сих пор бегают по спине.

— Да, — ответила я, — но будь я проклята, если я вижу способпоступить с ним так, как он того заслуживает.

Клик-клик-клик. Рядом с Верой стояла чашечка чая, и онанадолго притихла, делая глоток за глотком. Вера посмотрела на меня так, будтособиралась просверлить меня насквозь.

— Но что хуже для тебя, Долорес? — произнесла она,наконец-то отставляя чашку и снова берясь за вязанье. — Так что, ты говоришь,для тебя хуже? Не для Селены, не для мальчиков, а для тебя?

Мне даже не нужно было думать над ответом.

— То, что этот сукин сын смеется надо мной, — сказала я. —Вот что для меня хуже всего. Иногда я вижу это по его лицу. Я никогда неговорила ему, но он знает, что я была в банке, и он отлично знает, что я тамвыяснила.

— Может быть, это только твое воображение, — заметила Вера.

— Ничего подобного, — возразила я. — Я чувствую это.

— Да, — сказала Вера, — очень важно то, что ты чувствуешь. Ясогласна. Продолжай, Долорес.

«Что продолжать? — хотела было спросить я. — Это все». Ноэто было еще не все, потому что вдруг выскочило еще нечто — как чертик изтабакерки.

— Он бы не стал смеяться, если бы знал, насколько близко костановке были его часы несколько раз.

Вера молча посмотрела на меня, а извивающиеся тени скользилипо ее лицу, и я снова вспомнила о трех сестрах, прядущих волшебную пряжу,особенно о той, в чьих руках были ножницы.

— Я боюсь, — произнесла я. — Не его, а себя. Если я какможно скорее не увезу от него детей, случится нечто непоправимое. Я знаю это.Внутри меня появилось нечто, и оно становится все хуже и хуже.

— Это глаз? — спокойно спросила Вера. О, какая дрожь пробиламеня тогда! Как будто она отыскала окошко в моей голове и прочитала прямо в моимысли, — Нечто похожее на глаз?

— Откуда вы знаете? — прошептала я, а руки мои покрылисьпупырышками и начали дрожать.

— Я знаю, — ответила Вера и начала вязать новый ряд. — Я всеоб этом знаю, Долорес.