— Ну и бардак. Черт! — наступаю на пустую собачью миску, валяющуюся в прихожей. Здесь же «красуются» остатки разодранной подушки и пара грязной обуви.

У Виноградова есть собака? Помнится, Лиза говорила, что его зовут Амур. А потом пес выходит встречать нас. Тревожно обнюхивает меня и тихонько рычит.

— Свои, Амур. Тише. — Слабым голосом протягивает Виноградов.

— Матвей, может все-таки вызвать скорую? Ты бледный, старик.

— Обойдется. — Шипит он. — Лягу в гостиной.

Матвею плохо. На его висках выступают бисеринки пота, глаза вваливаются, пальцы дрожат. Ему бы принять душ и обработать раны, переодеться в чистое и лечь в уютную постель.

Когда-то темная комната, пропахшая перегаром и сигаретным дымом, была красивой и светлой. Давно, во времена Лизы… Матвей перехватывает мой недоуменный взгляд и виновато оседает на мятые несвежие простыни дивана.

— Осуждаешь? — он опускает глаза в пол, на пустые бутылки, сложенные грудой.

— Я стараюсь никого не осуждать. Не хочу об этом. — Отмахиваюсь я. — Матвей, давай я помогу тебе помыться и переодеться. Где у тебя аптечка?

Я не хочу смотреть на изнанку чужой жизни — неаккуратные швы, узелки и шероховатости. То, что остается от любви и понимания. Не хочу впускать в сердце витающую в воздухе неловкость, но она впитывается в меня, как ядовитый газ. Хочется закрыть глаза и не видеть неприглядной картинки из пыльных штор и засохших цветов, горы грязной посуды…

— Матвей, где у тебя чистое белье? — нарочито непринужденно говорю я, оглядывая комнату в поисках шкафа.

В прихожей слышатся звуки открываемой двери, собачий лай и чьи-то легкие торопливые шаги. Я резко оборачиваюсь, столкнувшись лицом к лицу с Лизой.

— Что здесь происходит? Тише, Амурчик. Это я, маленький… — она наклоняется к псу и чешет его за ухом, а затем проходит вглубь комнаты, не скрывая недоумения при виде меня и лежащего со страдальческим лицом Матвея.

— Егор? Ты... ты ранен? — бескровными губами шелестит она.

А ее нежный взгляд ранит меня куда больше, чем жалкие пули…  

Лиза 

На его рубашке темнеют свежие пятна крови, рукав оторван и обернут вокруг плеча. Егор тяжело дышит, а я ловлю себя на мысли, что едва достаю до его груди макушкой. А еще я борюсь с желанием немедленно прикоснуться к нему. Сердце частит, руки взмывают в воздухе и тянутся к ране на плече мужчины-великана, того, кто заставляет меня забывать обо всех… Решимость расползается в теле, как расплавленная карамель — руки теплеют, плечи расслабляются, а из головы улетучиваются неприятные мысли. Даже мерзкий шепот, все время напоминающий мне о том, что этот мужчина женат, замолкает.

— Егор, ты ранен? — шепчу я надтреснутым голосом.

Егор ловит мои ладони, застывшие в воздухе, и крепко их сжимает. Схлёстывает наши желания в долгожданном прикосновении.

— Заметь, смелых и мужественных отцов! — смеётся Егор.

Его голос при этом звучит до чертиков возбуждающе, так, словно он шепчет мне комплимент, а не упоминает погоню и перестрелку.

— Давай я обработаю рану? У Матвея есть чистая футболка. Надеюсь, что есть… — грустно оглядываю комнату, больше похожую на хлев.

— Спасибо, буду благодарен. — Поглаживая мои ладони подушечками пальцев, отвечает Егор.

— Эй, я, вообще-то, тоже ранен! — крик Виноградова разрывает наше уединение. Высокая спинка дивана закрывает Матвею обзор и все, что ему остается — подслушивать наши с Егором перешептывания. — Лиз, как ты узнала? Тебе звонил этот горе-полицейский? — кряхтит он и пытается подняться.

Отстраняюсь от Егора и нетвёрдым шагом подхожу к Матвею. Верите, мне стоит огромных усилий сдерживать себя от криков и упреков по поводу состояния дома — бывший муж превратил его в притон или свинарник. Даже не знаю, какое сравнение подходит лучше! Виноградов безошибочно считывает возмущение, искрящееся в моих глазах, как электрический ток, и виновато произносит:

— Прости, Лиз. Я завтра же вызову клининговую компанию и все исправлю.

— Лиза, так кто тебе звонил? — вмешивается в нашу перепалку Егор.

— Василий Васильков. — Отвечаю я, вскидывая подбородок и смотря Егору прямо в глаза. Черт, в них пляшут довольные смешинки. Они танцуют ча-ча-ча, празднуя победу хитрого Мистера Жиголо над скромной женщиной Лизой. — Он рассказал мне про… статью и ваш спешный отъезд.

— Егор, ты сообщал о нашем тайном деле Василькову? — шипит Матвей с ноткой возмущения в голосе.

— Представь себе. Мало ли что могло случиться. Я сделал это из соображений безопасности.

Виноградов бурчит что-то типа «ладно, старик, может, ты и прав» и отворачивается.

— Давайте, наконец, приступим к делу, — растирая дрожащие руки, командую я. — Матвей, аптечка на месте?

Получив утвердительный ответ, приступаю к миссии сестры милосердия. Заставляю Егора раздеться и осматриваю его раны. Касаюсь взглядом его крепкой груди, покрытой завитками темных волос, мускулистых рук, широких плеч… Господи, мое нахмуренное лицо скорее выглядит смешно, нежели серьезно. И я не могу покраснеть больше, чем краснею сейчас. Егор сжимает челюсти от боли, когда мои пальцы касаются ссадин, на его лице гуляют желваки, кожа болезненно пылает.

— Тебе нужно к врачу. — Произношу неуверенно, чувствуя, как меня с головой затапливает волнение. Он отец моего ребенка… Но разве дело только в этом?

— Лиза, ты пойдешь завтра со мной на свидание? — выпаливает Егор, натягивая футболку Виноградова. — Буду ждать тебя в семь вечера возле фонтана на центральной площади.

— С ума сошел? Ты бредишь. — Касаюсь ладонью его лба.

— Ничуть. Да или нет? Вася же рассказал тебе все про статью и…

Взгляд Егора такой напряжённо-взволнованный, что мне становится не по себе.

— Хорошо. Только давай закончим здесь. — Бросаю взор на задремавшего Виноградова.

— Лиз, убирать тебе здесь я не позволю. Обработай своему бывшему раны, а я отвезу тебя в больницу.

— Я и не собиралась. — Обрываю я, качая головой. — Плохо же ты обо мне думаешь…

— Напротив, слишком хорошо.

Под пристальным наблюдением Егора я склоняюсь над Матвеем и тщательно обрабатываю ссадины зеленкой и перекисью… Он виновато благодарит меня и снова засыпает.

Значит, свидание? 

Егор 

Улыбаюсь, когда думаю, что скоро ее увижу. Лиза права — наверное, у меня было легкое помешательство, иначе, как объяснить настойчивость и смелость, с какими я пригласил ее на свидание? Еще и в таком непрезентабельном виде — окровавленном и помятом. Но Лиза лишь вскинула идеальной формы бровь и залилась румянцем. И сказала «да»!