И хочу сказать, что мне была оказана великая честь – стать Хранителем Чинтамани!

Никто из моих предков не поднимался так высоко. Никто не мог похвастаться подобным достижением.

Можно, конечно, сказать, что я стал Хранителем случайно, но всем известно, что Книга Судеб пишется тщательно и случайностям на ее страницах нет места…

Впрочем, я отвлекся.

Чем больше я углублялся в тему, чем больше узнавал о Тайном Городе и населяющих его нелюдях, тем тревожнее мне становилось. Нет, я не боялся конкуренции, трудностей и чрезмерных нагрузок. Беспокоила меня лишь одна проблема – то, что Чинтамани становился позарез нужен всем, кто узнавал о его существовании, а мои эксперименты с ним могут привлечь внимание могущественных колдунов.

Мне требовалось надежное убежище, которое одновременно станет хранилищем для Чинтамани, и ответ нашелся быстро: театр! В то время я курировал по линии НКВД грандиозную стройку, возведение крупнейшего в Сибири храма искусств, и знал, что под будущим зданием закладываются несколько уровней мощного бункера. Дело оставалось за малым: на время внести в документацию изменения, заставив рабочих устроить дополнительные помещения под самым нижним уровнем, проделать замаскированный проход к ним, после чего вернуть документации исходный вид и сменить работавшую над моим личным «объектом» бригаду.

Я, разумеется, пошутил, сказав «дело за малым» – эта работа отняла все мои силы, – но главное – у меня получилось. Убежище было создано, и я поместил в него Сокровище, имея возможность навещать его в любое время дня и ночи.

В служебных заботах и опытах по совершенствованию колдовских способностей незаметно пролетели весна, лето и осень, нагрянула зима, и, как только я увидел снег, у меня почему-то защемило сердце.

Сквозь первую метель проступил образ Агафьи. Не той, которая отвратительная ведьма, а прекрасной женщины, что покорила мое сердце с первого взгляда. У меня были женщины: я регулярно спал с секретаршей и, что греха таить, женой соседа, инженера Тихомирова, поэтому твердо могу сказать, что образ Агафьи явился ко мне не от недостатка подобных отношений.

Нет.

Просто приворот оказался необычайно сильным, и прекрасный образ навсегда запал мне в душу. Иногда я вспоминал те дни, когда, как ни смешно это звучит, был счастлив, однако столь явственно и очевидно Агафья встала передо мной впервые.

Примерно минуту я упивался красотой возникшего образа, и лишь затем сообразил, что вижу знак.

И не ошибся.

Ровно через неделю, в ночь на субботу, Агафья появилась на пороге моей квартиры уже не в виде снежной фантазии, а живьем. В своем настоящем, то есть отвратительном облике.

Долго мозолить глаза не стала. Постучала, а когда я открыл, молча поставила на порог накрытую плотным платком корзину, развернулась и ушла. Ни здрасьте, ни начхать. Но это полбеды.

Я сначала не понял, в чем подвох, но когда заглянул в корзину – обомлел: в ней лежал месячный младенец!

Розовенький, крепенький, спящий бутуз… на какого черта он мне нужен?!

Я бросился догонять Агафью, однако тщетно – ведьма ушла порталом, а куда – пес знает. Ясно было одно: из той деревни, где мы познакомились, она наверняка уехала.

Гадина!

Я вернулся в квартиру, поставил корзину на стол и тщательно осмотрел спящего малыша. И сразу понял, что он – мой.

Хотите смейтесь, хотите нет, но отцы меня поймут: то чувство, когда смотришь на своего сына, ни с чем не спутать.

Я смотрел на него и счастливо улыбался.

Но при этом совершенно не понимал, что делать дальше?

Не в смысле, как менять пеленки и чем кормить, а в целом: как вписать младенца в свою биографию, не испортив репутации? Примирение и официальная женитьба на Агафье исключались полностью – связываться с непредсказуемой ведьмой я не собирался, так что решать судьбу сына мне предстояло в одиночку.

И решение пришло довольно быстро. Я оделся в форму, подхватил корзину и пешим ходом двинулся по заснеженному городу прямиком к родильному дому.

Принять найденного в подъезде подкидыша от официального представителя власти никто не отказался. Даже больше: все проявили к ребенку максимальное внимание, а мне предоставили почетное право назвать мальчика по своему усмотрению.

И я назвал сына Иваном Яковлевичем Вороновым, а еще попросил, чтобы меня ставили в известность, когда ребенок пойдет по этапам… жизненного пути. Ведь не вечно же он будет находиться в роддоме.

– Подкидыш – хорошая примета, – объяснил я просьбу. – Вот и хочу, чтобы ему тоже было хорошо. По мере сил буду ему помогать, пока не усыновит кто-нибудь. Вроде бы возьму над ним шефство.

– Это благородное дело, – согласилась врач. – А почему сами не хотите усыновить? Вот и отчество дали, как сыну, значит, мальчонка пришелся по душе?

– Работа не позволяет – вечно мотаюсь где-то. Вот женюсь, будет семья, будет кому за ним присмотреть, или хотя бы работа поспокойнее станет, тогда и усыновлю. Если не опоздаю.

– Вы уж не опоздайте. Славный мальчик, крепкий, здоровый и на вас похож. У вас все хорошо будет с Ванечкой.

Она не могла и предположить, насколько права.

Отцом этого карапуза был колдун, мать – ведьма, а значит, он наверняка унаследует магические способности. Рано или поздно я приду к нему и расскажу все, что знаю сам.

И научу всему, что знаю.

И сделаю его следующим Хранителем величайшего сокровища Земли – камня Чинтамани…

* * *

Новосибирск, наши дни.

– Проходи, Колпаков, проходи… – Спокойствие, с которым начальник городского управления полиции произнес это приглашение, никого не обмануло: генерал Машеров был зол. Очевидно зол и, к сожалению, изрядно зол. А тот факт, что на просочившегося вслед за майором Зябликова начальник управления вообще никак не среагировал, лишь подтверждал худшие опасения. – Садись, Колпаков, за стол садись, не стесняйся.

– Слушаюсь…

– Ты ведь вроде на пенсию собрался? – задавая вопрос, Машеров, почему-то смотрел прямо на лейтенанта, и это несоответствие вызвало у Колпакова вполне понятное замешательство.

– Нет.

– Да.

– Серьезно?

– Смотря о чем.

– Так точно!

Несколько секунд господа полицейские удивленно таращились друг на друга, силясь разобраться в услышанном и произнесенном, поняли, что ничего не получается, и приступили к «разбору».

В смысле – генерал приступил, а провинившиеся сотрудники приняли посильное участие.

– Вы это видели?! – прогрохотал Машеров, швыряя на стол свежую газету. – Вы ЭТО читали?

Газета была желтой, причем во всех трех смыслах, поскольку помимо низкого качества бумаги еще и называлась «Желтый Н-ск». Кроме того, она мнила себя свободомыслящей, то есть скандальной, выпускалась на деньги с треском проигравшего выборы губернатора и публиковала любую грязь, способную хоть как-то очернить нынешнюю власть.