Попытка Алигулу-бея выступить в роли и обличье тореадора не увенчалась успехом; испанские наставники еле спасли его от рогов разъяренного быка; и кызылбаш, захотевший причаститься к испанскому образу жизни, отделался легким ранением.

В первые недели пребывания в столице Кастилии к Гусейнали-бею явился толмач герцога Лермы Диего де Урреа. Сообщил, что герцог будет рад видеть сефевидских дипломатов у себя на званом обеде, устраиваемом в их честь. Добавил, что королевская чета не сможет присутствовать на торжестве, так как королева Маргарита Австрийская ждет ребенка, и его величество должен оставаться при ней. Королева была сестрой австрийского императора Фердинанда Второго; ее венчание с испанским королем состоялось два года назад в Валенсии. У Сефевидов такого не было, чтобы шах столь трогательно опекал беременную супругу; этой милости последняя удостаивалась только при рождении сыновей.

Теперь католические служители и монахи радели в молитвах, моля Господа ниспослать монарху наследника.

Восточных дипломатов в особняк Лермы привели Дон Диего и другие сеньоры. Но среди них не было ни одного «гранда» – представителей высшей знати; при дворе короля было девятнадцать грандов, двенадцать из них состояли в родстве с монархом, остальные были из родовитых христиан, графы и герцоги. Гранды не жаловали «плебейского выскочку» Лерму, и не одобряли того, что слабовольный Фелипе приблизил к себе конюшего своего отца; по их мнению, тому причиной были амурные отношения Фелипе с Доньей Луизой.

Лерма проворачивал всякие темные дела; по его настоянию король создал для себя специальный ударный отряд. Венецианский посол Франческо Сорансо отправил в сенат своей республики такое письмо: испанский король создал для себя резервный отряд из «кабальерос» – рыцарей с целью использовать в критические моменты («де гран моменто») военных действий без ущерба для казны. Посол сетовал, что эти рыцари при Филиппе Втором не удостаивались нынешних привилегий, – Филипп Третий осыпает их щедротами, жалует, советуется с ними; то-то они задрали нос и ведут себя спесиво. Другой Сорансо, рядовой «джиролимо» писал, что прежний король равнял знать с чернью, а ныне плебеи под крылом Лермы и вовсе распоясались…

Гостей встречали у порога дворецкие. Здание отнюдь не уступало королевскому дворцу. Необъятный двор, окруженный оливами, бассейн, ротонды в римском стиле, скульптуры, грифоны, из пасти которых били фонтаны… Красота!

Орудж-бей почувствовал, как брызги, вернее, водяная пыль от фонтанов приятно освежает лицо; что-то родное всколыхнулось в памяти; может, воспоминание о моросящем дожде на далекой родине.

Один из близких друзей Дона Франциско маркиз Альварес сказал, что сам хозяин дома отлучился по срочному вызову к королю и просил извинить его за опоздание.

Гостям показали сперва двор и службы. Особенно запомнилась конюшня. В табуне содержались кони арабской породы и крупные, рослые английские скакуны, каких гости из Персии не видывали.

Затем их пригласили в дом. В вестибюле, на всю стену красовалась картина «Dona desnuda» («Обнаженная дама»), лежавшая спиной к зрителям сеньора, облокотившись о подушку, глядела в зеркало; тонкий стан, пышные ягодицы, соблазнительные формы, ничего не скажешь, лицо, отраженное в зеркале, проступает смутно.

Орудж-бей не скрыл своих эмоций.

– Великолепно написано!.. Кто же это?

Дон Диего отозвался:

– Донья Луиза, – и сам засмотрелся, будто видел картину впервые.

– А мне показалось, простолюдинка…

– Да, иные думают, что это «маха». Другие видят в ней грандессу. Но перед нами – прекрасная Луиза.

Позднее гостям показали личный арсенал герцога: шпаги, аркебузы, мушкеты… Тут же были конские седла, чепраки, стремена и прочее.

Им предстал грандиозный концертный зал; был такой и во дворце Шаха Аббаса, со своим «чаланчи-баши»[36]. Но чтоб такой просторный, благолепный салон принадлежал герцогу, по восточным меркам, владетельному хану, было примечательно и любопытно. Пока Лерма совещался у короля, они успели ознакомиться с кабинетом, опочивальней. Наконец, гостей привели в зал торжеств.

Он был просторнее и светлее королевского. Прислуга в красных чулках с подносами в руках обносила всех всевозможными напитками. Что касается красных чулков, то это был атрибут королевской челяди, и его величество сделал исключение для слуг своего фаворита.

Чуть по выше – в оркестре восседала герцогиня Луиза; ее дуэнья, старая Шарлотта и подруги о чем-то беседовали с ней. Луиза выросла при попечении Шарлотты, которая после гибели сына в сражении с англичанами поселилась в Вальядолиде и связала свою судьбу с семьей Лермы.

Ее вертугадо[37] из белого атласа было столь необъятно, что под ней могли укрыться пара разбойников, скрывающихся от инквизиции; голубая кофта с круглым воротником, украшенным жемчугами, на плечи наброшена «боемио» – мантия из черного атласа; изящные руки в черных перчатках, оставивших короткий пробел до края рукава платья, где проглядывала белая холеная кожа; пышные черные волосы венчала диадема; из-под широкого вертугадо видны бархатные туфельки на высоких каблуках с бантами и перламутровым бисером. Портрет дополняли белая кошка в одной руке и узорчатый веер в другой. В жилах ее текла итальянская – от матери кровь, и можно представить соответствующую страстную, темпераментную натуру. Ее нельзя было назвать красавицей, но уже по портрету, встретившему гостей в коридоре, можно судить о привлекательной фигуре; изящный рот, крупные зубы, черные брови и ресницы, окаймляющие серые глаза; непомерно пышные груди, может, не соответствовали понятиям об изяществе, но взор и смех являли нечто интригующее.

Донья Луиза, в отличие от светских жеманных дам, любила непосредственность и естественную свободу в поведении и избегала пафосных выражений, выспренности.

Когда гости вступили в зал, поднялся гул голосов, заскрипели стулья, отутюженные банкетные платья, и герцогиня, прервав беседу, обернулась на вошедшую делегацию в экзотических красных халатах, мягких сапогах, с шапками на голове; один только племянник посла Алигулу был облачен на испанский манер – берет, жабо, полосатые короткие брюки-«/?га^е^е», шпага на боку, кожаные туфли…

На фоне соотечественников он выглядел, пожалуй, «белой вороной». Но дело было не во внешних пристрастиях, Алигулу пытался вжиться в испанский образ жизни, даже ходил в церковь, смотрел на богослужение и обряды. Несколько раз он и Орудж-бея водил с собой.

В те поры в Испании, переживавшей «золотой век», дамы гордились своими «кабальерос», будь то мужья или любовники.

Гости подошли к герцогине; положа руку на сердце, наклоном головы приветствовали ее; один только Алигулу, сняв берет и совершив реверанс, галантно поцеловал ей руку; хотя этот жест несколько озадачил кызылбашей, а в особенности, самого посла, зато был встречен испанской стороной аплодисментами. Герцогиня села в кресло и обозрела гостей с Востока. Орудж-бей, беседуя с толмачем, не сводил взгляда с герцогини. Та тоже «положила глаз» на голубоглазого, плечистого дипломата с тонкой бородкой. Дон Диего представил Орудж-бея участвовавшим