руку – без перчаток. Он задержал ее руку в своей. Видя ее недоумение, сказал:

– У нас не принято целовать руку даме.

– А… понимаю… Но, насколько я знаю, ваша мать была католичкой… Иначе откуда взяться у азиата такому гонору…

– Вы плохо знаете азиатов, сеньора. По правде говоря, моя мать тоже не одобрила бы этого лобзания руки даме, ибо это… это роняет мужчину.

– А умыкание христианок – не роняет?

– Я полагал, что сефевидам с испанцами подобает говорить о дружестве, нежели уязвлять друг друга…

– Понимаю ваше раздражение… Однако и вам следует знать, что отказ посетить спектакль, посвященный моей милости, не украшает благородных господ, Уруч-бей.

– Орудж-бей, – поправил он.

– Ну, ладно, спектакль вам не по вкусу. А как наш прекрасный пол? Наши дамы?

– У нас не принято кичиться дамами и лошадьми…

– Я-то думала, «кабальеро» обожают расписывать прелести своих избранниц. Иногда даже переходят на мадригалы и серенады… Языком горазды чесать…

– В этом нам трудно тягаться с прекрасным полом…

– Какое, однако, ненавистничество… А вы не догадываетесь, любезный бей, что сеньоры смотрят на мужчин, как на любимых игрушек? – Донья Луиза, помахивая веером, подошла к окну и, чуть отодвинув занавеску, заглянула во двор.

– Игрушки подчас бывают с шипами.

– Это не беда. Мы эти шипы повыщипаем! – Она расхохоталась.

Наконец, присела в кресло и жестом пригласила его сесть напротив.

– А как вы относитесь к шахматам?

– Шахматы – занятье шахов и королей. Дело воина – владеть оружием.

– А политика?

– Вся жизнь наша – политика. Она во всем…

– Это восточная мудрость?

– Я бы не стал сортировать мудрость по географическим признакам.

– Может, вы и правы… Вот ваша миссия… Вы и впрямь рассчитываете, что Испания вам поможет?

– Испания – могущественная страна, и при доброй воле…

– На первый взгляд, это так… Но, любезный дипломат, Испания, по сути, идет под откос… Это показало и сражение с британцами. Наша армада была потрепана… Король погряз в оргиях… Дело дошло до того, что теперь и Франция стращает нас…

– Герцогиня, мне кажется, что политика… не самое подходящее поприще для женщины…

– Да ну? Это почему же?

– Занятие политикой мешает им заботиться о собственной красоте…

– О… очень любопытный довод. Я слышала, у вас там, в Персии, женщины ходят как их в сутанах… в парандже… А как же красота? Неужто персияне столь равнодушны к красоте?

– Красота не любит наготы…

– Не кривите душой! Судя по вашим глазам – вы не схимник. Отнюдь. Я читаю в них страсть.

– Где вам знать, что у меня на душе… А страсть… как дым. Ничто не вечно под луной…

– Это вы верно изволили заметить, – она перекинула ногу на ногу, обнажив часть белой голени.

Орудж-бей еще не догадывался о значении этой нескромной позы.

Воцарилось молчание.

Донья Луиза наконец поднялась, прошла в смежные покои, поманив гостя жестом.

Это была спальня, благоухавшая сиренью, с высокой кроватью.

Она остановилась у ложа.

– Я хочу взглянуть… на это, – сказала и цинично хихикнула. И, внезапно обвив его шею руками, впилась в его губы.

Через минуту он расстегивал ее кофту дрожащими руками.

* * *

– Больше мы с тобой не увидимся, – сказала она, одеваясь, и попросила застегнуть ее кофту – так же, как расстегнул ее… Последние слова задели его за живое.

Он не стал допытываться о причине ее скоропалительного решения. И так все было ясно. Связь с любовницей короля и женой первого камергера отнюдь не могла содействовать успеху сефевидской миссии. Впрочем, кто знает, может быть, произошедшее было тоже одной из миссий пылкого казылбаша…

– А знаешь, почему? – продолжала она. – Потому что ты не являешься моим истинным «кортехой»[39]. Для этого ты должен обратиться в католическую веру.

– В католическую?

– Так положено. Чтоб стать моим официальным, признанным кабальеро, ты должен стать христианином.

– Отречься от своей религии?

– Дорогой граф, никто вас не заставляет это сделать. Но у нас не жалуют людей, не соблюдающих правила…

«Любопытно. Как это вяжется с христианской моралью?», – подумал он, но промолчал.

Погодя он попрощался и, выйдя через черный ход, удалился. Но донья Луиза не настояла на своем решении. Через пару дней под вечер опять за Орудж-беем явилась та монахиня.

– «Любовь не любит лишних слов», – это была первая фраза, которой она встретила его. – Это кажется, строка из стихотворения вашего венценосного правителя, не так ли?

Наверно, она имела в виду Шаха Исмаила Хатаи, и услышала о нем от Дона Диего, который чуть исказил в переводе строку. Речь шла не о «любви», а о «страсти».

Провожая Орудж-бея, она проговорила вдогонку:

– Ну, кортеха, посвятишь ли мне мадригал? Хорошо бы, на кастильском. Только, чур, не забывай об условии, о котором я говорила.

И рассмеялась.

* * *

Мы вышли из таверны.

– Давай-ка сходим в церковь, – сказал я.

– Или ты хочешь обвенчаться со мной? – засмеялась Гайде.

– В одной из здешних церквей Орудж-бей принял крещение…

– Лучше бы нам передохнуть. Церкви открыты круглосуточно.

Мне пришлось согласиться, так как одному без ее переводческой помощи было бы мало толку. Да и пиво – не подходящая увертюра к посещению святого храма.

Гайде, как озорная девчонка, пошла вперед, выписывая круги и па.

Я завидовал раскованности испанцев и западных туристов. Контраст чуть сглаживается воздействием пива.

В христианском мире жизненный уклад привлекательнее. Они полагают, что Господь создал их для наслаждения радостями бытия. А на Востоке люди думают, что Аллах явил их на свет, чтобы испытать тяготами и страданиями. Не претендуя на бесспорность своих суждений, скажу, что такая аскетическая готовность к жертвенности, самоистязанию смахивает на мазохизм. Может, это расплата за грехи прадедушки Адама и прабабушки Евы?.. Может быть, создание прекрасных творений, культ земных радостей противопоказан мусульманам?..

Едва мы вошли в свой номер, Гайде завалилась на боковую и уснула. Я засел за компьютер.

XIII

Обращение Алигулу-Бея в католичество. Убиение Ахунда

Оба эти события произошли вдругорядь и повергли кызылбашей в полное смятение.

Алигулу-бей, племянник посла, уже с самого начала увлекся испанским укладом жизни, ему нравились местные обычаи, и не только обычаи, но и сеньориты, с которыми он сходился; как я уже говорил, он сменил «шамшир» на шпагу, полосатую шапку кызылбаша – на берет, кафтан и «джубу» – на платье «кабальеро». Поначалу это было забавы ради, что ли, потом вошло в привычку.

В разговорах с Орудж-беем он откровенничал:

– Я чувствую, что длань Господа уводит меня к алтарю христиан… И от этого мне легче на душе…

Впрочем, дяде-послу он таких вещей не