конфликтов между народами. Даже Россия на время стала для него «баснословным чудовищем», а не угрожающей сущностью, которую Теллер описывал Бете в 1945 году и все с большей тревогой упоминал после 1949-го. «Всемирное правительство, – писал он в “Бюллетене” еще в июле 1948 года, – наша единственная надежда на выживание… Мне кажется, что мы должны освободиться от ослепления угрозой того баснословного чудовища, каким мы считаем Россию. Мы не должны забывать из-за нынешней необходимости противостояния с Россией, что в долгосрочной перспективе мы не сможем победить, работая во вред чему-либо. Мы должны работать на благо чего-то. Мы должны работать на благо создания мирового правительства»[3092]. Причины таких различий в его позиции отчасти могут быть личными и неясными, возможно, даже ему самому. Однако последующие события, по-видимому, указывают на то, что одной из важнейших причин, по которым Теллер чувствовал себя в такой безопасности в первые послевоенные годы, была монополия Америки на обладание атомной бомбой.

Но его почти никто не слушал. Холодная война началась всерьез. Оппенгеймеру удалось пробраться в высшие советы государства: теперь он был директором Института перспективных исследований в Принстоне и председателем Главного научно-консультативного совета вновь учрежденной Комиссии США по атомной энергии; он достиг мировой славы и был известен всем и каждому. Из печального примечания к обзору работы Комиссии по атомной энергии, который Теллер опубликовал в «Бюллетене» в 1948 году, видно, насколько изолирован от власти был в это время венгерский физик: «В связи с ограниченностью информации, имеющейся в распоряжении автора, этот отчет не может не быть неполным»[3093].

В начале лета 1949 года Теллер взял в Чикаго отпуск и вернулся в Лос-Аламос. Это решение далось ему нелегко. Оппенгеймер связывался с ним[3094] и пытался его воодушевить; Брэдбери присылал целую делегацию, в составе которой был и Станислав Улам, с приглашением вернуться[3095]. Позднее он говорил, что вернулся, потому что решил, что его статьи, публичные выступления и политическая деятельность не производили почти никакого эффекта и что «лучшее, что я мог сделать, – это вернуться в Лос-Аламос и участвовать в создании оружия, деле, мне знакомом и способном принести конкретные результаты»[3096]. На него, несомненно, повлияли коммунистический переворот в Чехословакии зимой 1948 года, блокада Берлина, начавшаяся следующим летом, и казавшаяся неизбежной победа коммунистов над националистами в Китае. Еще более остро он переживал события в Венгрии, в которой на недолгое время вновь установилась под защитой Союзной контрольной комиссии демократическая республика. Но страну по-прежнему оккупировала Красная армия, и к 1948 году к власти пробралась Коммунистическая партия. 15 мая 1949 года прошли безальтернативные выборы, завершившие переворот. Отец, мать, сестра и племянник Теллера пережили уничтожение венгерских евреев и по-прежнему жили в Будапеште. Теперь они оказались отрезаны от него.

Таким образом, Теллер уже вернулся к работе над оружием, когда Гарри Трумэн объявил 23 сентября 1949 года о взрыве «Джо-1»[3097], первой советской атомной бомбы. Как и большинство американцев, Теллер не ожидал, что Советы так быстро добьются успеха[3098]. В тот день, когда было объявлено о советских испытаниях, он позвонил Оппенгеймеру и был настолько взволнован, что Оппенгеймер резко сказал ему: «Остыньте»[3099]. Впоследствии он говорил, что его мысли «не сразу обратились к работе над термоядерной бомбой»[3100], но уже в начале октября он интенсивно обсуждал этот вопрос в Лос-Аламосе с Эрнестом Лоуренсом и Луисом Альваресом, которые заверили его в своей поддержке. Американская ядерная монополия закончилась. У баснословного чудовища обнаружились реальные когти. Если Советский Союз уже испытал атомную бомбу, долго ли осталось до появления советской водородной бомбы? Теллер решил, что надежду на сохранение безопасности страны может дать только максимально интенсивная работа по созданию американской супербомбы.

Первым конкретным действием правительства Соединенных Штатов в ответ на демонстрацию Советским Союзом своего владения секретом взрывного деления ядра было утверждение программы расширения производства урана и плутония в октябре 1949 года. Тем временем в правительстве бушевали тайные дебаты: что следует предпринять Соединенным Штатам? Герберт Йорк, учившийся в это время у Теллера, описывает участников этих дебатов следующим образом:

Особенно с учетом огромного значения этого вопроса – а большинство участников хорошо осознавало, каким огромным было это значение, – число участников этих секретных дебатов было очень невелико: члены ГКС [Главного консультативного совета КАЭ], члены самой КАЭ и несколько их сотрудников, члены [Объединенного комитета по атомной энергии сената и палаты представителей] и несколько их сотрудников, очень немногие представители Министерства обороны и совсем маленькая группа заинтересованных ученых… В общей сложности там было менее ста человек, по большей части считавших – и, вероятно, справедливо, – что они участвуют в принятии одного из самых судьбоносных решений в истории[3101].

Еще одним важным участником дебатов был Дин Ачесон, ставший теперь государственным секретарем. Трумэн прислушивался к Ачесону, министру обороны Луи Джонсону и Объединенному комитету начальников штабов больше, чем к ученым. Начальники штабов сказали Трумэну, не проводя особенно подробного анализа, что появление у Советского Союза водородной бомбы «недопустимо»[3102]. Приблизительно то же самое говорил и Ачесон[3103]. Ни одна из групп, участвовавших в дебатах, не рассматривала возможность того, что результатом американской инициативы может стать гонка вооружений. Сторонники водородной бомбы считали, что она поможет вернуть ядерное превосходство. 31 июня 1950 года Трумэн принял решение о продолжении ее разработки.

Теллер счел решение президента своей личной победой. По меньшей мере с того сентябрьского дня, когда Оппенгеймер советовал ему «остыть», ему, по-видимому, казалось, что его коллега-физик пытается помешать лично ему. Оппенгеймер возглавлял ГКС, к которому руководство КАЭ обратилось в октябре за консультацией по этому вопросу. Теллер поехал в Вашингтон, чтобы попытаться повлиять на решение в обход этого комитета. Одним из его собеседников был Кеннет Д. Николс, ставший теперь генералом и, после выхода в отставку Гровса, главным военным специалистом по ядерному оружию. Одним осенним воскресным утром Теллер так эмоционально вещал на веранде у Николса, что тот в конце концов спросил его: «Эдвард, почему эта ситуация так вас тревожит?» – «На самом деле меня тревожит не ситуация, – ответил Теллер, как вспоминает Николс. – Меня тревожат те люди, которых эта ситуация должна тревожить»[3104].

ГКС заседал 29 и 30 октября (в составе Оппенгеймера, Конанта, Ферми, Раби, президента Калтеха Ли Дюбриджа, металлурга Сирила Смита, президента Bell Laboratories Оливера Э. Бакли и инженера Хартли Роу; Гленн Сиборг отсутствовал). В ответ на советское достижение комитет рекомендовал КАЭ рассмотреть возможность дальнейшего расширения производства делимых материалов