повседневная жизнь города, состоящего из скромных зданий и скромных пространств с символическими добавками.

Чтобы выйти на уровень реальных архитектурных потребностей и ключевых социальных проблем нашей эпохи, нам придется отказаться от мало кому понятного архитектурного экспрессионизма и ложной убежденности в том, что мы работаем вне какого-либо формального языка, и найти формальные языки, наиболее подходящие для нашего времени. Эти языки будут включать в себя символизм и риторические приемы. В революционные эпохи проявляется склонность к дидактическому символизму и использованию архитектуры для пропаганды целей той или иной революции. Это так же верно в отношении символизма тех, кто борется с современными гетто (будь то черные радикалы или консерваторы из среднего класса), как и в отношении романтического символизма Римской республики, ставшего популярным во время Великой французской революции. Булле был пропагандистом и символистом в той же мере, что и формалистом. Он видел — и мы должны научиться у него видеть — архитектуру как символ в пространстве, предшествующий форме в пространстве. Чтобы обрести свой символизм, мы должны отправиться в самый дальний пригород существующего города, привлекательный скорее символически, чем формально, и полностью соответствующий ожиданиям почти всех американцев, включая самых неимущих городских жителей и основную часть «молчаливого белого большинства». И тогда самобытный Лос-Анджелес станет нашим Римом, а Лас-Вегас — нашей Флоренцией; и, подобно самобытному зерновому элеватору несколько поколений назад, фирменный знак казино-отеля Flamingo станет образцом, способным потрясти наше воображение и повести в направлении новой архитектуры (илл. 145).

Архитектура высокого проектирования

В конце концов, изучение популярной культуры не выводит архитектора из категории людей, причастных к высокой культуре. Однако это изучение может изменить саму высокую культуру, заставив ее с бóльшим сочувствием относиться к потребностям и проблемам сегодняшнего дня. Поскольку именно высокая культура (пусть и вчерашней свежести) и ее почитатели пользуются авторитетом в сфере городского планирования и политического истеблишмента, нам кажется, что народная архитектура — та архитектура, которая нравится людям (а не та, которую некоторые архитекторы считают необходимой для Человека) — будет оставаться беззащитной перед лицом программ городской реконструкции до тех пор, пока она не будет включена в число академических дисциплин, и, таким образом, не станет приемлемой в глазах тех, кто отвечает за принятие решений.

Содействие этому будет наименее предосудительной частью той роли, которую играют сегодня адепты «высокого» проектирования; вместе с отрезвляющей моральной способностью при помощи иронии и шутки приходить к подлинной серьезности, это даст им образ неавторитарного художественного действия в социальной ситуации, которая развивается наперекор их убеждениям. Миссия архитектора сместится в сторону миссии придворного шута.

Ирония способна стать орудием, которое позволит нам правильно воспринимать и объединять разнонаправленные установки для создания плюралистического общества, поможет нам сделать взаимоприемлемыми различия между системами ценностей архитекторов и заказчиков. Разные социальные классы редко сходятся вместе, но если уж они вступают во временный альянс с целью создания архитектуры для «многоукладной» общины, то вкус к парадоксам, иронии и остроумию будет необходим каждой из участвующих сторон.

Понимание языка посланий поп-культуры и способа их распространения не подразумевает, что вы должны быть согласны с их содержанием, одобрять или воспроизводить его. Если приспособления для коммерческого убеждения, мерцающие на Стрипе, — это плотская манипуляция и мягкая субкоммуникация {37}, которая умеет пробуждать наши глубинные влечения с помощью косвенных и поверхностных сообщений, то из этого совсем не следует, что мы, архитекторы, изучающие эти техники воздействия, должны воспроизводить смысл или поверхностность этих посланий. (При этом мы всё-таки обязаны Стрипу за помощь в понимании того, что модернистская архитектура также имеет символическое содержание, пусть и довольно пресное.) Так же, как Рой Лихтенштейн воспользовался техникой и изобразительным языком комиксов для передачи сатирических, грустных и ироничных образов вместо обычных жестоких приключений, создаваемый архитектором яркий символический знак мог бы выражать печаль, иронию, любовь, счастье и другие состояния человека или просто присутствие полезной цели — вместо того, чтобы внушать стремление покупать мыло или сообщать о возможности поучаствовать в оргии. С другой стороны, интерпретация и оценка символического содержания в архитектуре — процесс неоднозначный. Дидактический символизм Шартрского собора для одних может быть выражением определенных тонкостей средневековой теологии, а для других — глубины средневековых предрассудков или манипуляции сознанием. Манипуляция не является исключительно прерогативой «грубого коммерциализма». Кроме того, манипуляция осуществляется в двух направлениях: ей занимаются представители бизнеса и лоббисты, защищающие билборды, но ей же занимаются культурные лобби и экспертные советы, когда они, опираясь на свой непререкаемый авторитет, продвигают антирекламные законы и «бьютификацию».

Илл. 139 Вариант монумента

Илл. 140 Мобильный дом, Калифорния

Илл. 141 Варианты загородных символов. Курс «Уроки Левиттауна», Йель. 1970

Илл. 142 Плаг-ин-Сити. 1964. Питер Кук

Илл. 143 Пространство, застройка и образы пригорода. Курс «Уроки Левиттауна», Йель. 1970

Илл. 144 Дом с добавленными символическими декоративными элементами

Илл. 145 Отель Flamingo, Лас-Вегас

Илл. 146 Мини-мегаструктуры в большинстве своем — утки

Краткое резюме

Прогрессивное, технологическое, вернакулярное, процессно-ориентированное, внешне социально ответственное, героическое и оригинальное содержание архитектуры модернизма уже обсуждалось критиками и историками. Мы же указываем на то, что это содержание не вытекало само собой из решения функциональных проблем, а вырастало из безотчетных иконографических предпочтений архитекторов-модернистов, которые привели к возникновению конкретного или, точнее, нескольких конкретных формальных языков. Кроме того, мы показываем, что формальные языки и системы ассоциаций — это неизбежность, в которой нет ничего плохого, и что они превращаются в тиранию только тогда, когда мы их не осознаем. Еще один наш тезис состоит в том, что непризнание своего собственного символизма нынешней модернистской архитектурой — это глупость. Мы занимались проектированием дохлых уток.

Мы не знаем, придет ли время для серьезного, океанографического по масштабу архитектурного урбанизма, который будет существенно отличаться от оффшорного позерства нынешних архитектурных визионеров и футуристов. Мы подозреваем, что когда-нибудь это может случиться, хотя едва ли в тех формах, которые рисуются нам сегодня. Как архитекторы, практикующие здесь и сейчас, мы не слишком интересуемся подобными отдаленными перспективами. При этом мы вполне осознаем, что бо́льшая часть ресурсов нашего общества расходуется на вещи с ничтожным архитектурным потенциалом: войну, электронные коммуникации, космос и, гораздо в меньшей степени, социальное обеспечение. Как мы уже