любовью относятся к Шевченко, далекому, казалось бы, бесконечно чуждому им певцу неведомой земли, ридной, зеленой, благодатной Украины.

Но и Шевченко для Мангышлака сделал немало. Познакомившись еще в Оренбурге, Кобзарь и такие же ссыльные политические преступники, участники польского освободительного движения Залесский, Сераковский и Турно, организуют на Мангышлаке нечто вроде кружка, на просвещенческий свет которого в этих гиблых пустынях слетается всякая порывистая и трепетная тварь божия.

Протекция поляков, чье положение было устоявшимся, помогает Шевченко устроиться в исследовательскую экспедицию к Аральскому морю. Официально Шевченко было запрещено отдаваться двум главнейшим его страстям – рисованию и литературе, однако участие в экспедиции избавляло его от излишнего надзора и опеки. Числясь подсобным рабочим, на самом деле он выполнял обязанности рисовальщика экспедиции. В этот же период он много пишет прозу, из которой большую известность получила повесть «Близнецы».

Затем Шевченко принимает участие еще в нескольких экспедициях вглубь Мангышлака, посвященных поиску полезных ископаемых. В круг его общения на этом казалось бы безжизненном и бессмысленном, не окормленном никаким просвещением, безмолвном и диком краю жизни, на той кромке, где обрывается, захлебываясь жаром пустыни, всяческое дыхание, а тем более дыхание вольнодумства, вдруг входят самые удивительные люди. Поэт, соратник Достоевского по кружку Петрашевского, прототип Мечтателя из повести «Белые ночи» А. Н. Плещеев, будущий государственный деятель и ученый, герой романа Николая Анова «Ак-Мечеть» А. И. Макшеев…

К счастью, о жизни Шевченко на Мангышлаке, о его тамошнем окружении существует обширная литература, ведется непрерывная научная работа. Государственный музей Шевченко на Мангышлаке сотрудничает с Государственным музеем Шевченко в Киеве.

Мангышлак крепко привязал к себе этот смысл и не собирается его отпускать. Шевченко не задвинут в тень. Новым и старым героям, вынутым из тенет преданий и былин, мудрецам, дервишам и батырам он не противостоит, а сосуществует с ними на равных. Он крепко врос в эту жесткую, корковатую, иссушенную почву, как почти двести лет назад та веточка вербы, поднятая им на улице Гурьева и доставленная сюда морем.

Плохо скрываемое, узколобое, злобное, трусоватое, смрадное, крепостническое нутро властей внешне столь блистательной, сиятельной, просвещенной Российской Империи не в силах было выносить сияния свободной мысли и творчества, сияния истинного и чистого как лоб выздоравливающего больного, и ссылало его носителей прочь, сюда и в прочие дикие и исполненные тьмы края.

И бескрайние пустыни Мангышлака вдруг оказались наполнены бескрайним же космосом, идеалистическими порывами и гуманистическим воззрением этой такой крохотной, но такой сильной и сплоченной горстки людей. И все оказалось не зря. И даже такая тьма, каковой представлялся из заходящегося в бриллиантовом блеске Петербурга Мангышлак, не смогла ничего сделать с этим светом. Ибо свет, если это истинный свет, заполняет собой все. И в нем нет никакой тьмы.

Уж такое-то место обойдется как-нибудь и без меня, думал я, стиснув зубы и колеся по уютным улочкам городка. Так мы оказались в Баутине – поселке-спутнике Форта-Шевченко, месте с не менее примечательной историей, прямо у ворот грузового порта.

Вообще-то нам нужно было на мыс Тюб-Караган, но, завидев указатель «Порт», я проигнорировал навигаторшу Оксану, за что она тотчас устроила мне совершенно образцовую истерику. То, что мы на Востоке, где к мнению женщины совсем другое отношение, казалось, ее нисколько не волновало.

Порт мне понравился. Новый, современный, с далеко выдающимися в море причалами и многоногими чудищами-кранами. Однако время поджимало. Да и Оксана вопила в покинутой нами машине прямо-таки дурниной: развернитесь! развернитесь!

Наконец мы развернулись, и Оксана нас «повела».

Я как чувствовал… Ибо женщины такое не прощают, будь они хоть из трижды раскитайского пластика. Мы объехали весь Форт-Шевченко, долго, мимо кладбищ и ангаров забирая в гору по набитой грузовиками дороге, затем свернули к морю, затем уперлись в ворота. За воротами угадывалось что-то вроде радаров ПВО. К нам побежал вооруженный мужик.

– Вы приехали! – злобно сказала Оксана.

М-да, действительно приехали. Это был первый увиденный нами вооруженный человек от самой границы, и выглядел он не миролюбиво.

Я дал по газам. Затем Оксана привела нас к какой-то нефтебазе, и мы долго-долго ехали по степи вдоль ее сетчатого забора, пока не доехали до обрыва. Решив держаться основной дороги, мы отключили Оксане питание. Гугл-карты вдруг подгрузились и указали, что эта-то дорога, если по ней никуда не сворачивать, приведет нас на самую оконечность мыса Тюб-Караган. На самую западную точку Мангышлака вообще и одновременно самую северную точку Мангышлака в моем маршруте.

Через несколько километров мы стояли у КПП. Вправо и влево от него уходила в степь, сколько хватало глаз, изгородь из сетки-рабицы. За изгородью виднелось что-то газово-нефтяное: трубы, емкости, резервуары. Вокруг нашей машины прыгали два здоровенных алабая, не вру – размером со среднего льва. Вскоре их тонким свистом укротил охранник. Он плохо говорил по-русски, ничего не знал ни о каком Тюб-Карагане, но уверял что дальше проезда нет.

– Ничего ннет. Море ннет, мыс тоже ннет. Дороги ннет.

Я потыкал ему в глаза распечатками и картами. Затем сел в машину, развернулся и поехал прямо по степи на запад, туда, где положено было быть Каспию.

Вскоре мы стояли на прекрасном многосотметровом обрыве и смотрели на море. Обрыв здесь был не в виде ярусных отвесных уступов, а напоминал те высокие, чуть положительные уклоны, что есть, допустим, возле Кара-Дага в Крыму. Когда круча уходит прямо в море.

Мы решили, что пускай это и будет Тюб-Караган.

Мы видели и Баутино, и будто бы лежащие на севере, за дымкой, Тюленьи острова. Прямо перед нами на рейде в абсолютном штиле плескались десятки ожидающих погрузки нефтяных танкеров. Они походили на всплывших и дремлющих на солнцепеке морских чудищ. Будто стая исполинских китов всплыла из древних морских глубин и посапывала теперь и мирно пофыркивала, мимоходом, сквозь сон, набивая утробу планктоном. Впрочем, так оно и было. Ибо нефть, та, что скоро забьет их брюшины под завязку, есть не что иное, как переработанный в органику, миллионами лет оседавший на дно планктон.

Зрелище красивое, но нам было пора. Мы взглянули в последний раз в этом путешествии на Каспий, и ветерок, вдруг взявшийся из ниоткуда, хлестнул нам в глаза песком.

Следующие два часа прошли в блужданиях по степи в поисках дороги до Шекпак-Аты. Оксана либо отказывалась вести нас, либо заводила то на тупиковые, вдруг обрывающиеся оврагом дороги, то на скотоводческие стоянки, что интересно – совсем без людей, то к небольшим степным некрополям.

Надежды не то что достичь Шекпак-Аты, не говоря о том чтобы достичь, посетить и проскочить хотя бы до Шетпе таяли