ЧЁРТ: — Если ты спросишь духовника, что тебе выбрать, самоубийство или пьянство, он запретит и то и другое, и иначе он не может ответить. Конечно, ты мог бы удержаться от этого, но ты знаешь, что тогда будет ещё хуже; а потом — видно, иначе никак себя не смирить.

Флоренского одолевает недуг отца Серапиона (Машкина): он впадает в пьянство. Ельчанинов, обеспокоенный состоянием друга, отказавшегося идти к духовнику, сам спешит к старцу Антонию (Флоренсову).

— Рано, рано начал. Скажите ему, что я очень прошу его удерживаться — до тридцати лет. Пусть соберет все силы. Потом уже не опасно. Кровь бродит до тридцати лет и последние годы особенно опасны, — говорит старец.

Полгода тяжкого душевного кризиса — с июня 1909-го по январь 1910-го. Полгода борьбы с чёртом. Но помощь придёт оттуда, откуда Флоренский ждал её, пожалуй, меньше всего.

Гармоничный человек

«Быть без друга — значит быть вне Бога» — вновь звучало в душе Флоренского. Один идёшь на молитву, один вкушаешь пищу, один размышляешь над гнетущими вопросами. Перед всеми страстями мира ты беззащитен, некому заслонить тебя, некому встать с тобой плечом к плечу. Неудивительно, что чёрт так лютует, так терзает. Хочется к свету, к солнцу, к чистоте, незапятнанной белизне.

Зимний день. Вечная лазурь. Овраг в конце Петропавловской улицы Сергиева Посада. Непотревоженной пеленой лежит снег. Скорее на лыжи! Снег пушистый, топкий, ещё никто не проложил лыжни. И вдруг чуть поодаль, будто из ниоткуда — человек. Движется быстро, ловко, скользит, словно по воде, словно нет для него земного притяжения. Хочется угнаться за ним, узнать, кто он, встать на его стезю.

Василий Михайлович Гиацинтов — студент 3-го курса МДА, потомок рязанских дьячков и псаломщиков. Он после совместных лыжных прогулок отчего-то сразу стал очень близок Флоренскому. Была в этом рязанце какая-то «простота без пестроты» и одновременно воля, готовность всё взять в свои руки, организовать, облагородить, проторить тропу в самых нехоженых местах.

Василий Гиацинтов стал путеводителем, спутником Флоренского во всех смыслах. Новый друг, появившийся в пору тяжёлого кризиса, с удивительным терпением относился к искушениям, навалившимся на Флоренского, который написал уже несколько вариантов завещания. Гиацинтов старался как можно скорее вывести друга из тяжёлого состояния, ради чего отправился с ним в длительную поездку по югу России: Волга — Северный Кавказ — Закавказье — побережье Чёрного моря — Крым — Украина. Как когда-то с Троицким, теперь с Гиацинтовым Флоренский мечтает о тихом уголке молитвы и просвещения. В надежде на такое общее будущее друзья пишут письмо епископу Рязанскому Аркадию: «Один из нас — исправляющий должность доцента МДА и другой — студент 3-го курса той же Академии. У нас есть желание посвятить себя пастырскому делу, но наша духовная близость и дружба побуждают нас искать двухштатного прихода в селе, во-первых, чтобы не разлучаться, и, во-вторых, — в надежде на лучший успех пастырской деятельности».

Как когда-то Троицкий привёл Флоренского в Толпыгино, так Гиацинтов теперь едет с ним в 1910 году по родным сёлам Рязанской губернии. Флоренский очарован рязанской землёй. «Женственная губерния», — скажет он. Есть в ней что-то «сладостно-мягкое, обволакивающее»: кротость и сердечность живут в ней, вечная женственность в ней притаилась, что-то пока незримое, неизъяснимое, но нечто такое, что останется на всю жизнь, будто чьи-то девичьи очи неотрывно смотрят на тебя, не отпускают.

Чем-то родным, давно знакомым, может быть, костромским, повеяло на Флоренского в Рязани. Василий познакомил друга со своим семейством: с матерью, братьями и сёстрами. Гиацинтовы так похожи на Флоренских. Мужчины их рода тоже во многих поколениях стояли у Божьего престола. И теперь, к началу ХХ века, не прервали своего семейного предназначения.

Как в Толпыгине, жила в рязанских сёлах Кутловы Борки, Топтыково, Троицкое гармония всего со всем: человек здесь был един с трудом, природой, домом, церковью. Даже охота, казалось, не несла в себе смерти, а была пристальным всматриванием в мир: в леса, луга, речки, болота. Так, однажды на подобной созерцательной рязанской охоте Флоренский увидел свою детскую мечту: четырёхлистный трилистник, что, по поверью, приносит счастье. С малолетства Флоренский искал это чудо природы, а тут оно само бросилось в глаза, само обратило на себя внимание, будто окликнуло. Один лист его — вера, второй — надежда, третий — любовь. А что же четвёртый? Быть может, София, о которой вслед за Владимиром Соловьёвым так много размышлял Флоренский, в которой увидел единство веры, надежды, любви, которую назвал «творческою Любовью Божьей». Этот четвёртый лист трилистника был знамением, посланием Флоренскому. И почему-то сразу перед глазами сестра Василия — Аня Гиацинтова, будто чудесный трилистник говорил о прекрасном цветке — гиацинте. И следом же мысль — не случайная, туманная, а такая ясная, отчётливая: «Мне должно жениться на Анне».

Уже через полтора месяца, 25 августа 1910 года, в Троицкой церкви села Троицкое Павла и Анну обвенчал отец Александр — брат невесты. По настоянию Флоренского, на венчании не было многолюдья. Таинство, действительно, оказалось таинством — сочетанием двух душ, сердец, жизней. Венчальная чаша, из которой испили молодые, стала началом той житейской глубокой чаши, откуда им предстояло пить почти три десятилетия. Чаша будет и сладка, и горька, но с самого венчания она будет общей.

Этот брак не был порождён страстью. «Женился, чтобы исполнить волю Божию», — скажет Флоренский. «Ни малейшей „влюблённости“, ни признака „Песни песней“. Есть у меня жалость, есть братская любовь, есть даже отношение мужа к жене и к будущей матери детей… Так что брак „безнадежно-христианский“».

Женитьба Флоренского вызвала искреннюю радость близких. Тем более что после венчания молодой муж озарился неотмирным светом, стал спокойнее, ровнее, навсегда оставил свои «фокусы», окончательно одолел чёрта, обретя жену как душевный покров: «Она выше всего, на что можно было в жизни надеяться, по доброте, кротости и чистоте».

Анну Михайловну в семье Флоренских сразу приняли как дочь и сестру, сразу ощутили её взаимную любовь и уважение. Ко времени венчания, к своим двадцати годам, ей уже многое довелось испытать. В детстве пережила раннюю смерть отца и одного из братьев — младенца Гаврюши, была слаба здоровьем, порой терпела насмешки за «деревенскую» внешность. Дочь личного дворянина Михаила Фёдоровича, управляющего в крупном помещичьем хозяйстве, Анна тем не менее не была белоручкой, знала, что такое труд, послушание. Жизнь родительской семьи в плане быта была организована по-крестьянски, но при этом отец всегда радел за образование детей. Умирая, он благословил их на духовное служение и учительство.

Анна всегда много читала, хорошо знала математику, любила учиться. После церковно-приходской школы она