По случайности молодая женщина, сидевшая в ту субботу 18 июня на полу рядом с торговым автоматом – типичная путешественница с огромным рюкзаком, с дредами, в шароварах, с африканским барабаном, – была поглощена книгой «Исчезающий человек», старым карманным изданием в потрепанной обложке. Этот отцовский роман принадлежал к числу моих любимых. Отец написал его в год моего рождения, когда он был объявлен «писателем, которому отдают предпочтение французы». Я всегда испытывал приятное волнение при виде человека, погрузившегося в один из таких романов. Отец утверждал, что его это давно не трогает, но я хорошо знал, что это неправда.

Ромен Озорски, мой отец, опубликовал девятнадцать романов. Все они стали бестселлерами. Первый, «Посланники», он написал в возрасте 21 года, когда тоже учился на врача. Последний его роман вышел в 2010 году, когда мне было шесть лет. Введя его имя в Википедию, можно прочесть, что книги Озорски переведены на сорок с лишним языков и в мире продано 35 миллионов экземпляров.

Этот творческий марафон прервался зимой 2010 года, вскоре после решения моей матери уйти от него и увезти меня в Соединенные Штаты. С того дня мой отец отложил перо, захлопнул компьютер и возненавидел свои книги. Послушать его, он сам был отчасти виноват в своей семейной неудаче и в ее болезненных последствиях. Он всегда говорил об этом как о чем-то, происходившем вне и помимо него. Как будто к нам проникли какие-то заклятые враги, чтобы напасть на нас и разорить наш семейный очаг.

От меня всегда ускользала подлинная, глубоко запрятанная причина его отказа от творчества. «Надо выбирать: либо жить, либо писать»[16], – повторял он каждый раз, когда я затрагивал этот вопрос. В детстве я не мог вообразить, насколько все это печально. Я по-детски эгоистично был доволен тем, что отец всегда дома, что каждый день забирает меня из школы, что неисчерпаема его готовность всегда быть рядом со мной, что мы два раза в месяц бываем на стадионе «Парк-де-Прэнс» и каждую среду в кино, в школьные каникулы всегда путешествуем, часами режемся в пинг-понг, спорим о решении ФИФА назначать при ничьей дополнительное время, любим играть в Guitar Hero и в Assassin’s Creed.

Объявили начало посадки. Тут же образовалась нетерпеливая толпа – можно было подумать, что места в самолете достанутся не всем. Во мне нарастала тревога. Тяжело было наблюдать, как отец стареет, придавленный своей непролазной тоской. Я всегда надеялся, что колесо рано или поздно снова завертится, что в нем возродится радость жизни, что он, чем черт не шутит, воспрянет от новой любви. Но ничего этого не происходило. Наоборот, после моего отъезда на учебу в Бордо он, сослав самого себя на Корсику, все глубже погружался в меланхолию.

«Ты единственный человек на свете, который никогда меня не подводил, Тео».

Его слова звучали у меня в голове, и я мысленно возражал, что мало что сделал, чтобы их заслужить.

Нехорошее предчувствие погнало меня обратно: не обращая внимания на оклики сотрудников аэропорта, я покинул зал отлета. Отцу было 57 лет, он не был стариком. Но, сколько он ни просил меня не беспокоиться за него, мое беспокойство не переставало нарастать. Когда я был мал, он называл меня «фокусником» и «новым Гудини», потому что первый же свой школьный доклад я посвятил этому иллюзионисту, выходцу из Венгрии. Я посвящал все время попыткам совершенствовать трюки, единственным зрителем которых чаще всего был отец; а главное, я посрамил службу контроля одного из самых безопасных аэропортов США, чтобы вернуться к нему в Париж. Но те времена давно прошли, я больше не был «фокусником», у меня даже не хватало сил, чтобы помешать ему тонуть в зыбучих песках уныния.

Я бегом пересек зал аэропорта и выбежал на стоянку. Стояла сушь, прямо как в августе. Я издали высмотрел его высокую фигуру. Он стоял, сгорбившись, перед своей машиной.

– Папа!.. – крикнул я, бросившись к нему.

Он медленно обернулся, поднял руку для приветствия, сделал попытку улыбнуться.

И рухнул, пронзенный невидимой стрелой, угодившей ему прямо в сердце.

С писателем Роменом Озорски произошел сердечный приступ

(«Корс Матэн», 20 июня 2022 г.)

Романист Ромен Озорски с субботы 18 июня находится на лечении в медицинском центре Бастии после сердечного приступа. Писателю стало плохо, и он упал на стоянке при аэропорте Поретта, где он провожал сына.

На счастье, находившиеся неподалеку по другому вызову пожарные срочно сделали ему массаж сердца и в ожидании прибытия «Скорой помощи» пустили в ход дефибриллятор.

По прибытии в больницу бригада медиков диагностировала серьезные повреждения коронарных артерий, требовавшие срочной операции. «Операция началась в шестнадцать часов и завершилась вскоре после двадцати», – уточняет профессор Клэр Жулиани, прибегшая в ходе хирургического вмешательства к тройному коронарному шунтированию.

«Г-н Озорски пришел в себя, его состояние удовлетворительное, – продолжает мадам Жулиани. – В настоящий момент опасности для его жизни нет». Правда, еще рано утверждать, что операция не приведет к неврологическим осложнениям. «Я много читала Озорски в молодости», – призналась нам хирург, надеющаяся попросить у пациента дарственную надпись на его книге, когда опасность минует окончательно.

В свое время Ромен Озорски был очень плодовит, но за последние двенадцать лет он не опубликовал ни одного романа. Он был женат на бывшей британской манекенщице Альмине Александер, скончавшейся от передозировки в самовольно занятом бездомными доме в Италии в 2014 г. Их единственный сын Тео дежурит у изголовья больного.

1.

Два дня спустя

Париж

Я толкнул дверь, и она открылась без скрипа. Двенадцать лет моя нога не ступала в эту квартиру. Минула целая вечность.

Отец обманывал меня. Все эти годы он утверждал, что продал место, куда по привычке приходил работать, когда я был маленьким. Оказалось, что он его сохранил, более того, здесь, среди запаха цветов апельсина и черного лимона, вовсе не царила обстановка заброшенности. Это была просторная мансарда на площади Пантеон, где моя мать и он жили до моего рождения. Впоследствии он соединил три комнаты в одну, создав большой кабинет, куда до начала 2010 года почти каждый день приходил, чтобы писать.

«Хочу попросить тебя об одной услуге, Тео…» Это была первая фраза, произнесенная им в больнице, когда он очнулся после тяжелой операции. «Хочу, чтобы ты кое-что мне принес из моего кабинета на площади Пантеон».

Как велел мне отец, я забрал ключ у консьержа, заверившего меня, что не видел месье Озорски как минимум десятилетие, просто раз в три недели кто-то приходит сюда наводить порядок.