– Что ж молчала? Я могу купить тебе «жигуленок»! А тыразве водишь?

– Нет, но очень хочу. Только не «жигуленок», Федечка!

– А что, сразу «мерседес»? Извини, мне это не покарману.

– Федечка, ну не сердись, я имела в виду, например,«рено» или «пежо».

– Максимум, что можно купить начинающей шоферше, этоподержанные «Жигули».

– Федечка, ну я же пошутила. Так ты завтра поедешьпосмотреть кухню?

– Хорошо, но не с утра. Мне еще надо в издательство,потом на радио.

– Зачем на радио?

– Просили. Мака, не приставай, мне надо работать!

– Все-все, убегаю!

Но работа не шла. Повесть о грустной любви он давно отложил– она не получалась – и взялся за очередной роман по контракту. Через полторамесяца кончался срок, а у него было написано меньше половины. В принципе онработал быстро, но для этого ему нужна была рутина, монотонное существованиеизо дня в день, без особых отвлечений, а тут сплошные отвлечения, и далеко невсегда приятные. К тому же, когда заводишь семью, да еще с такой молоденькой иаппетитной женщиной, то и дело отвлекаешься. И как заноза в душе эта Ангелина,Геля, Гелечка… Смешно сказать, на днях Мака сказала, что надо купить гель длядуша, а он, не слишком внимательно ее слушавший, вздрогнул. А потом долгосмеялся. Гель для душа, и Геля для души. А для тела Мака! Не приведет ли это краздвоению личности? Но в результате он заехал в магазин и выбрал себе гель длядуша, сугубо мужской, чтобы Мака им не пользовалась. И каждый раз, принимаядуш, думал о Геле. Если кому сказать, сочтут за полного идиота, за фетишистаили попросту психа. Но кому об этом говорить?

Лифт не работал и Федор пошел пешком. На подходе к своемуэтажу он вдруг услышал пронзительные вопли.

– Да что ты мне тут вкручиваешь? Я что, больная?По-твоему, у меня глаз нет? И головы заодно? На что это похоже! Ты просто сука,самая настоящая сука!

Это кричала Мака. Он подбежал к двери, но замешкался. Нехотелось угодить в самую гущу скандала.

– И не думай, что я за это заплачу!

Тут раздался уже второй голос, до сих пор слышно было толькоМаку.

– Это как же не заплатишь? Я что ж, выходит, даромработала?

– Выходит, даром. Работать надо лучше!

– Ты сама виновата! Я говорила, не покупай эту плитку!

– А если она мне понравилась?

– Я предупреждала – она слишком тяжелая для этих стен.Но ты пристала как банный лист к жопе, а теперь возникаешь!

– Я такую работу не приму!

– Да чем плохая работа? Чем? Покажи!

– Тем, что ты работать не умеешь, а берешься – и ещеденег требуешь!

– А как же! Я работала, а ты плати!

– И не подумаю!

– Пожалеешь, ох пожалеешь!

– А что ты мне сделаешь? Квартиру спалишь? Убьешь меня?

– Да кто ты такая, руки об тебя марать! Я вот тебяпрокляну, и не будет тебе счастья в жизни!

– Напугала! А я в милицию заявлю, что ты тут безрегистрации…

Этого Федор уже вынести не мог. Он толкнул дверь и спросил:

– Что за шум, а драки нет?

– Федя? – смешалась Мака. Она была вся красная.

– Вы муж? Вот и хорошо. Пойдите гляньте, как плиткаположена, а то ваша жена тут придирается, денег платить не хочет, –всхлипнула женщина. Она провела его за руку по коридору и толкнула дверьванной.

– Ух ты, как здорово! Красотища! – искренне пришелв восторг Федор. – Мака, ты чего расшумелась?

– Федя, смотри, вон там… и вот тут… плохо затерто… Ивообще…

– Да все просто замечательно, Мака, успокойся. А вы,девушка, скажите, сколько мы вам должны.

– Тут пришлось старую плитку сбивать, вытаскивать, ановая вообще неподъемная – короче, пятьсот долларов, как договаривались. Это скухней.

– Хорошо, – не моргнув глазом согласился он иотсчитал пять зеленых бумажек.

– Спасибо, вы хороший человек!

Мака обиженно ушла в другую комнату. А он, пока плиточницаодевалась и собирала свои манатки, ходил по квартире. Тут ничто не напоминалопрежнее жилище. Все сверкало новизной. Наконец женщина ушла.

– Мака! – позвал он.

Она тут же явилась, и вид у нее был угрюмо-независимый.

– Ты так орала, что внизу было слышно.

– Она сволочь и неумеха!

– Во-первых, так орать все равно не следует. Аво-вторых, по-моему, все хорошо сделано! Очень красиво!

– Красиво, потому что я выбрала красивую плитку.

– Короче, чтобы больше к этому не возвращаться, мне ненравится такая манера общения с людьми. Не нравится – это еще очень мягкосказано.

– Может, и я тебе не нравлюсь?

– В таком качестве – нет, – жестко бросил он.

– Я тут стараюсь, все силы кладу на этот ремонт, а ты…

– Я тебя не просил заниматься ремонтом.

Она хотела что-то возразить, но смолчала. Только надулагубки и была при этом столь очаровательна, что он смягчился:

– Ладно, поехали!

– Но ты же не посмотрел как следует кухню!

– Знаешь, я во всем этом целый дурак – и полработы мнепоказывать не стоит.

– Федечка, ты на меня не злись!

– Заметано!

– Ангелина Викторовна? – спросил смутно знакомыйголос.

– Да, я.

– Майор Стрешнев беспокоит!

– Который?

– Настоящий!

– И то хлеб!

– Ангелина Викторовна, я вот поглядел на фоторобот,который составили по вашим описаниям…

– И что?

– Я этого самозванца знаю. Он неопасный. Живитеспокойно.

– Но что же это все-таки значит?

– Да чепуха, глупость одна. Короче, вам ничего неугрожает. Живите себе спокойно.

– Может, вы все-таки объясните?

– Не могу!

– Тайна следствия?

– Ну, в общем… да! Просто хотел сказать, чтобы вы небеспокоились.

– Спасибо, очень мило с вашей стороны. А то ядействительно беспокоилась.

– Всего наилучшего, госпожа Миленич!

Можно не беспокоиться? И прекрасно. Беспокойств и такхватает. Вот сегодня, например, с утра нужно тащиться на скучнейшеемероприятие, какой-то то ли съезд, то ли форум книжного союза. Совершеннобессмысленная трата времени, пустая говорильня, можно умереть с тоски, но непойти нельзя. Положение обязывает. И одеться надо понаряднее. Светло-серыйкостюм, купленный в прошлом году в Лондоне, под него темно-вишневая блузка,вишневые сапожки на высоких каблуках и такая же сумочка. Скромно, достойно ивполне соответствует имиджу небогатого, но уважаемого издательства.