— Доставил ее до места?

— Да, но ты сперва дослушай.

— А где она живет?

— Всему свое время.

— Где она живет?

— Ты дослушай!

— Отвечай!

— Имей терпение!

Он так орет, что мне приходится держать трубку на расстоянии вытянутой руки. Дожидаюсь, чтобы он умолк. Прикладываю трубку к уху, но тут до меня доносится новый вопль — уже снизу. Это кричит мама:

— ЭМИ! ЭЛЛЕН! АРНИ! СЮДА! ВСЕ СЮДА!

— Мне надо идти, — говорю я Такеру и бросаю трубку.

Эми выскакивает из своей комнаты; Арни за ней; а там и Эллен. Я бы их опередил, но зашиб большой палец на ноге об игрушечную бетономешалку Арни. Прыгаю вниз по лестнице, массируя ступню. Внизу мама в молчании указывает на экран. Эми и Эллен стоят рядом, смотрят; Арни прижимается носом к телевизору.

— Сядь, Арни, — требует Эми. — Вблизи нельзя смотреть — зрение испортишь.

— Что показывают? — спрашиваю.

Мама на меня:

— Ш-Ш-Ш-Ш-Ш!

Эми, повернувшись ко мне, шепчет:

— Экстренный выпуск…

Мама опять, как штормовой ветер:

— Ш-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш!

На экране — Лэнс Додж. В голубой сорочке и красном галстуке в белый горошек. Как размытый флаг. Выступает живьем перед каким-то пригородным домом. За желтой заградительной лентой собралась толпа. За спиной у Лэнса кишит полиция.

— Спасибо, Рик, — произносит Лэнс. — Шокирующая, трагическая история. Семья. Три дочери, труженики-родители и одинокий душевнобольной сын. Жизнь Тимоти Гуини сегодня раскололась надвое. Как сообщают, он в течение недели гостил у знакомых в Линкольне и собрался домой. На обратном пути этот парень где-то приобрел огнестрельное оружие, зарядил и дождался вечера. Когда его родные сели ужинать, он перестрелял их всех. Жертвами стали его родители Ричард и Пам, его сестры Бренда, Дженнифер и Тина, а также их собака.

— Представляете? — говорит Эми.

— Лэнс — тако-о-о-ой лапушка, — тянет Эллен.

— С тако-о-о-ой огромной головой, — вторит ей Арни, пытаясь дотронуться до Лэнса сквозь экран.

Лэнс опрашивает нескольких потрясенных соседей. Те в ужасе и отчаянии:

— Чудесная семья, порядочные люди.

Эми вопрошает:

— Почему такие истории всегда приключаются с порядочными людьми?

Лэнс беседует с шефом полиции. Все взбудоражены. Лэнс поворачивается и говорит в камеру:

— Рик, невозможно описать те чувства, которые охватили местных жителей. Это шок. На прямой линии из западного Де-Мойна с вами был Лэнс Додж.

Он скорбно качает головой, и диктор говорит:

— Мы передавали экстренный выпуск новостей. Продолжение — в двадцать два часа. А теперь возвращаемся к нашей программе.

Мама выключает звук. В комнате наступает тишина: никто не находит нужных слов.

Я обвожу глазами комнату и вижу своих сестер, мать и недоразвитого брата. Вижу просевший пол, угасший дом. Втягиваю долетающий из кухни запах мусора, ощущаю пыльный, грязный ковер, свою затхлую одежду и понимаю, что хочу стереть это жилище, стереть этих людей.

Мамина рыхлая голова начинает трястись; толстые руки сжимаются в кулаки; раздается крик:

— Попкорн!

— Сейчас, мама.

Эми уходит на кухню. Высыпает кукурузные зерна в кастрюлю: они стреляют, как пульки. Арни пытается стоять на голове, а Эллен распинается о красоте и человеколюбии Лэнса Доджа. И только мама чувствует, что творится у меня на душе.

— Гилберт, почему он это сделал? Почему молодой парень убил своих родных?

— Да потому. Потому что он…

— Потому что он их ненавидел?

— Ненависть тут ни при чем. Потому что он думал…

— Наверняка он их ненавидел. Разве он не знал, что есть другие пути?

— Трудно сказать, мама.

— Он мог бы выйти в ту же дверь, что и ваш отец, разве нет? Я не отстаиваю такой путь, боже упаси. А мог бы просто выйти за дверь, просто уйти.

— Да, но…

— Что «но»?

— Вероятно, он чувствовал, что не может от них уйти.

— Ну знаешь ли, уйти всегда можно.

— Вероятно, он чувствовал, что им без него не справиться. Что он необходим для их… мм…

— Для их — чего? — Мама закуривает.

— Для их выживания.

Мама смеется: дескать, что за нелепость? Нажимает на кнопку громкости, и наш телевизор вновь наполняется звуком. Эллен ушла наверх трепаться по телефону. Арни под боком у Эми ждет, когда же утихомирятся кукурузные зерна. Мама переключает каналы, а я стою без движения.

— Гилберт, не уезжай.

— Кто сказал, что я уезжаю?

— Я сказал, я, Арни. Ты собираешься уехать. — Пузырьки пены застряли у него в волосах и облепили физиономию. — Ты хочешь уехать к Элвису. Как раз когда у нас все налаживается. Как раз. — Он с головой погружается в воду и задерживается там дольше обычного. Резко выскакивая, ловит ртом воздух и говорит: — Это в сто раз лучше, чем Элвис.

— Верно.

— Ну да, а девчонки смотрят Элвиса. Фу.

Я сижу на линолеуме возле ванны. С промежутком в несколько минут Арни включает горячую воду, чтобы поддерживать прежнюю температуру. Сегодня с ним вместе купается вся его коллекция игрушек для ванны: пластмассовый катер, баскетбольный набор из губки, ни разу не надетые очки для плаванья.

— Гилберт.

— Ну?

— Я ненавижу Элвиса. Ненавижу его.

— Ненависти у тебя нет ни к одному человеку. Он тебе не нравится — ты это хотел сказать.

— А вот и нет.

— Ненавидеть людей — плохо.

Арни мотает головой в знак несогласия.

— Что такого сделал тебе Элвис? А? Нельзя ненавидеть того, кто ничем тебя не обидел.

Арни указывает на пустую левую глазницу.

— Ничего себе, Арни. Ты это запомнил?

Он кивает.

В день смерти Элвиса Арни потерял левый глаз. Не в том смысле, что положил неизвестно куда, нет. Маму тревожила Эми, которая часами сидела взаперти у себя в комнате, скорбела и плакала. По этому поводу мой старший брат Ларри был послан мамой за пивом. В тот вечер Дженис, которой тогда было пятнадцать лет, Эми, которой стукнуло двадцать два, и Ларри ушли наверх и там напились. Они крутили эти навязшие в зубах ранние песни Элвиса, танцевали и сильно шумели. Тем временем Эллен, Арни и мы с мамой внизу смотрели телевизор. Мама отправила Арни наверх — попросить у них в долг пару сигарет. На внутренней стороне двери второго этажа висела мишень для метания дротиков. Арни распахнул дверь как раз в тот миг, когда в игре настал черед моего старшего брата; игла вонзилась Арни в глаз, и Дженис воскликнула: