Я ищу конструктивное решение:

— Что проще готовить?

Эллен вздыхает, как будто я позволил себе невообразимое хамство.

— Я только хочу сказать, что не стоит убиваться по поводу…

У Эллен вырывается:

— Простота — это не главное.

Предчувствуя очередную склоку, Эми поднимает руки и шепчет:

— Я вас умоляю. Прекратите. Мы все хотим, чтобы этот день стал особенным. Это будет кульминация всего, что представляет собой наша семья.

Если бы только Эми понимала, насколько точно она выразилась.

Под этот бубнеж мои мысли дрейфуют в сторону женского вопроса. В жизни Гилберта Грейпа женщины — это что-то с чем-то. У него моржиха-мать; старшая сестра — безумная фанатка Элвиса; младшая сестра — зубочистка с теннисными мячиками вместо сисек, и еще миссис Бетти Карвер — его наставница, его шлюха. А теперь появилось еще это чудо из Мичигана — настоящая людоедка с бедрами-подушками. Бекки со своим арбузом, наверное, всех переплюнет.

— Угощение можно подать во дворе…

— А вдруг дождь…

— Тогда в доме…

— Да, действительно. Как же я сама не додумалась?

— Через сколько начинаются «Голубые Гавайи»? — спрашиваю я.

Эми просветлела, сверяется с настенными электронными часами и отвечает:

— Через двадцать четыре минуты.

— Отлично, — говорит Эллен. — Значит, мы еще успеем обсудить культурную программу и подвижные игры.

— Фух, — выдыхаю. — Меня сильно тревожило: вдруг не успеем?

Эми с Эллен дружно кивают и улыбаются. Как видно, решили, что это всерьез.

Эллен открывает лиловый блокнотик:

— Дядюшка матери Джеффа Ламмера любит устраивать в Хеллоуин катание на сеносушилке.

— Мы в курсе, — говорю я.

— Но только в Хеллоуин, — уточняет Эллен.

— Я знаю. Но Джефф ко мне неравнодушен. Хочет меня заполучить. Любым способом. И если вы согласны, я ему скажу: пусть попросит свою мать, чтобы та попросила своего дядю устроить в день рождения Арни катание на сеносушилке. Это не проблема.

Эллен расплывается в улыбке. Стреляет глазами между Эми и мной: ищет подтверждения, что мы восхищены.

— Как тебе мысль о катании на сеносушилке, Гилберт? — спрашивает Эми.

— Средне.

Эллен дуется.

— Мне тоже, — продолжает Эми. — Я склоняюсь к тем развлечениям, которые можно организовать во дворе дома.

— Что ж, если вам не по душе моя идея, если вы с такой легкостью отмахиваетесь от моих тщательно продуманных планов, мне остается только выбросить свои записи и наметки. Очевидно, проделанную мной работу никто не ценит. Очевидно, вы способны придумать что-нибудь получше.

— Эллен, прошу тебя. — Эми уже паникует. — Нам очень даже нравятся твои задумки. Мы ценим твое время, энергию и заботу. Мы благодарны за все твои усилия. Правда же?

Я сижу молча.

— Разве мы чем-то недовольны, Гилберт? Гилберт?

— Он не хочет отвечать, Эми.

— Я хочу. Очень даже хочу, но… — Я умолкаю.

Эллен принимается собирать свое хозяйство, и тут тишину пронзает громкое «мяу».

— Вы слышали? — спрашиваю я.

Еще одно «мяу».

— Где-то рядом. Вы слышали? — (Мяуканье доносится прямо из-под двери комнаты.) — Я слышал кота! — повышаю голос почти до крика. — Эми, ты…

— Да! — говорит она.

— Надеюсь, это дружелюбный кот! Эй, ты дружелюбный кот?

Во время этих переговоров Эллен достает свой тюбик и в третий раз наносит блеск для губ.

— Хелло, китти! Ты добрый котик или злой?

«Котик» мяучит: «Да».

Эми переспрашивает:

— «Да» — добрый или «да» — злой?

Ответа нет. Видимо, кот запутался.

— Надеюсь, этот кот — добрый, Эми! А как по-твоему?

Кот гавкает раз, потом другой.

— Котик тупит, — говорю я.

— Котик — талант, — утверждает Эми.

— Кот — идиот! — визжит Эллен. — Кот — дебил!

Я валю Эллен на кровать и зажимаю ей рот. Мои ладони скользят по ее жирным, маслянистым губам. Она в меня впивается красными ногтями, царапает мне шею, щиплется. Распахнув дверь, в комнату врывается Арни. Бросается в объятия Эми. Они вместе наблюдают за нашей с Эллен борьбой. Арни улюлюкает и вопит:

— Я вас всех перехитрил, правда? Перехитрил!

— Конечно, Арни. — Эми смотрит на меня так, словно желает мне смерти.

«Чтобы Эллен неповадно было его обзывать», — хочу сказать я. Прерываю свое нападение и откатываюсь в сторону. Эллен отвешивает мне две оплеухи, но я только зажмуриваюсь от каждого удара. В подражание ей Арни бьет по голове Эми, пока та его не останавливает. Эллен прикрывает свои записи и бумажки, хотя Арни у нас грамоте не обучен.

— Праздник должен оставаться в секрете, — говорит она.

Звонит телефон.

Мы с Эллен в унисон:

— Я подойду.

И наперегонки бежим к телефонному аппарату, который стоит в коридоре на шкафу, забитом книжками о Нэнси Дрю[6].

Эллен меня опережает — уж не знаю, как это ей удается, — и говорит в трубку:

— Приветик, это я. — Как будто знает наверняка, что звонят ей.

Впрочем, кого я хочу обмануть? По телефону звонят одной Эллен. Но на сей раз она пару секунд слушает, швыряет трубку и отходит. Удаляется в свою бело-розовую спальню и запирает дверь. Я беру трубку.

— Алло? — говорю. — Кто на проводе? — Слышу характерное икание. — Здорово, Такер.

— Как ты понял, что это я? Я же, — икает, — еще ничего не сказал.

— Ну, как-то понял.

— Ого. — Икает. — Гилберт, ты должен знать: случилось чудо. В нашем городе. В этом штате. У твоего друга Такера сегодня чертовски удачный день.

Должно быть, Эми щекочет Арни: тот громко хихикает. Эллен у себя в комнате, наверное, заплетает свои лобковые волосы, а внизу каждые пять-шесть секунд щелкают пультом — мама ищет подходящую для семейного просмотра передачу.

— Уделишь минуту?

Я не отвечаю. Для Такера молчание — знак согласия.

— Так вот, Бобби Макбёрни пришлось уехать — в Мотли кто-то помер. Отъезжает он от «Хэппи-ЭНДоры». Я поворачиваю к дому и мыслю себе: весь день — псу под хвост, и вдруг вижу ту девчонку: идет, катит велик и сражается с арбузом. Торможу, предлагаю подвезти.