– Нет. Но кусок льда упал мне на ступню,точно на ноготь мизинца... – сказал Мошкин еще печальнее.

– Слушай, – начал Меф. – Ты жеповелеваешь водой? Что мешает тебя сделать чашку изо льда, внутри которой будетгорячий чай? Ведь ничего, согласись? Если чашка будет подтаивать, ты ей этозапретишь. Ну как?

Мошкин задумался.

– Я бы мог, наверное, даже устроить так,что она повисла бы в воздухе. И ложку бы отлил изо льда, – сказал оннеуверенно.

Услышав в гостиной голоса, из комнаты вышлаНата. В правой руке она держала зеркало. В левой…м-м-м... еще одно зеркало. Этовыглядело смешно, хотя дело было совсем не в самолюбовании. Так, с двумязеркалами, Арей учил ее отрабатывать магическое парирование.

Глядя в зеркала, Ната сосредоточивалась, илицо ее начинало атакующую пляску. Отражаясь в двух стеклах сразу, атакаудваивалась и обрушивалась на саму Нату, не оставляя ей выбора – или отразитьее, или умереть от любви к самой себе, как некогда это произошло с магомНарциссом во время тренировки у ручья. Случай, кстати, хрестоматийный, хотявпоследствии и превратно истолкованный.

Ната, однако, в отличие от бедного Нарцисса,была способной ученицей и, не боясь собственных чар, с ненасытной жадностьюпознания совершенствовала мастерство. И мастерство это было так велико, что,красиво или некрасиво ее лицо, не имело уже ни малейшего значения. Переходныйвозраст, не пощадивший десятки самых кукольных девичьих лиц, не пощадил и еелица. Странное, асимметричное, немного вытянутое вперед, как у умной обезьянки,оно привлекало главным образом своей необычностью. Но это если судить о лице взастывшей неподвижности – такой, каким оно бывает во сне или на фото дляпаспорта.

Однако едва Ната начинала улыбаться,двигаться, говорить, лицо ее менялось, и тогда ни один самый суровый критик несумел бы найти и малейшего недостатка. Это была насмешка над красотой, нонасмешка, превосходящая красоту.

Если бы опытного суккуба – а кто больше в миремрака понимает в любви? – спросили бы, что он думает о Нате, суккубответил бы: «Она полна таинственности, как усмешка русалки-фараонки в тотпоследний миг, когда та утаскивает жертву в омут» И это высший комплимент, накоторый суккуб способен.

Недавно Ната одним движением бровей добиласьтого, что водитель автомобиля, гневно сигналившего им, чтобы они убрались спешеходного перехода, въехал в столб. Ната была не одна. С ней рядом находилисьДафна и Улита. Они искали индийский магазин, чтобы купить аромалампы. Крометого, Улите нужен был пышный рыжий парик с буклями, чтобы приклеить его кприлизанной макушке Тухломона. Зачем? А просто так!

– Надо же! Потерять от любви голову, итак быстро! – поразилась Даф, когда из машины выскочил ошеломленныймолодой водитель.

– Да ему и терять-то было нечего!Натуральный джинн Чебурек Чурекович... – ревниво и со знанием дела сказалаУлита. Как известно, до знакомства с Эссиорхом она была совсем не прочьзакатиться в ночной клуб со смуглым курьером из Тартара.

Однако далеко не всегда Ната могла похвалитьсяпобедами. Однажды она накатила на Чимоданова и, видя, что ее магия не действует,раскричалась на него.

– Ты на меня собак не спускай. Мненачхать! – сквозь зубы сказал Чимоданов, занятый составлением какого-томудреного перечня.

– А мне начхать, что тебе начхать, –немедленно отозвалась Ната.

– А мне начхать, что тебе начхать, чтомне наехать! – отрубил Петруччо.

На этом дискуссия завершилась, и попыткидальнейших наездов тоже.

Другое дело Мошкин. Он влюбился в Нату сам посебе, безо всякого влияния ее магии, с которой, возможно, и сумел бысправиться. Вот и сейчас, увидев Вихрову, Мошкин разжал пальцы и выронил чашку.

– Привет! – сказал он.

Ната, для которой этот мошкинский привет былтретьим за день, улыбнулась вежливо и ускользающе. Евгеша, видимо, хотелсказать еще что-то, но все его гениальные идеи успели иссякнуть. Зато в памяти,которая, как всякая память, грешила просроченными ассоциациями, внезапновсплыло начало старой поэмы.

– Понеже ли ны бяшете? – спросилМошкин.

– Да ничего. Бяшу себе помаленьку, –отвечала Ната.

К Мошкину она относилась неплохо. Ей льстило,что она ему нравится – да и какая девушка не заметит влюбленности! – новсе же Евгеша был для нее слишком самобытен. К тому же, как многие талантливыелюди, он социально поздно созревал.

«Да ну, тормоз какой-то! Он так мнется, такмедленно говорит! У него от одного слова до другого на троллейбусе пятнадцатьминут ехать», – в очередной раз подумала Ната и, забыв о Евгеше, сталаиспытывать на Мефе свой коронный взгляд, который Улита называла «Умереть и невстать».

Однако Меф не влюбился, не утратил аппетита ине умер. Против мимической магии у него был врожденный иммунитет. Как-никаквобрал некогда силы повелителя мрака, хотя и не факт еще, что Лигул позволитему всласть порулить Тартаром.

Оставив Мошкина и Нату помаленьку бяшить, аЧимоданова строчить доклад, Меф вновь спустился в приемную. Он понял, чтоДафны, которую ему хотелось увидеть, наверху нет. В приемной он сразунатолкнулся на Улиту. Ведьма, напрочь игнорируя шастающих комиссионеров,переодевалась в платье – узкое и длинное, с декольте и юбкой с плерезами, тоесть с траурными нашивками. Судя по стилю (а точнее, по тщательно продуманномуразностилью!), идея платья принадлежала ее любимому модельеру СальвадоруБузько.

Сальвадор Бузько, в котором горячая испанскаякровь разумно разбавлялась созерцательной хохляцкой ленью, был давним клиентомАрея. Улита ему во всем покровительствовала.

«И чего ты привязалась к этому Бузько?» –спрашивал у нее Арей. «Да так! Он всю жизнь принципиально делал только то, чтонельзя. Остальное ему неинтересно. А как он шьет! Вдохновение наркомана, а рукихирурга!» – отвечала ведьма. К слову сказать, чтобы совместить эти крайности,Сальвадор и закладывал эйдос.

– Чего ты такая? Амур шел косяком? –спросил Меф, внимательно посмотрев на Улиту. Он научился неплохо разбираться вее настроениях.

– Да нет вроде. Полное затишье. И вообщекончай использовать мои фразочки! – буркнула ведьма.

Она подошла к зеркалу и, разглаживая на бедрахплатье, посмотрела на себя.

– Ну как, на твой адамов взгляд? Можнозаключить, что мое жизненное амплуа – инженю-кокет?.. – обратилась она кМефу.

– Можно. Но только осторожно, –двусмысленно отозвался Буслаев. Он впервые слышал это слово, но не собиралсяэтого выдавать.