вышел из комнаты. За окном сыпались крупные хлопья снега, и зима явно сулила большие сугробы и громкие метели. Как и говорил Глухарь. Завтра или уже сегодня должен будет наступить Новый год, и Щегол даже представить себе не мог, как Птицы будут его отмечать. Из-за этой интриги сохранялось приятное предчувствие праздника. Щегол искренне надеялся, что они не оставят это как обычный день, а придумают что-нибудь по-настоящему домашнее. Свет от фонарика снова дрогнул, и человек, сидящий за столом, обернулся. Его лицо слегка подсвечивалось и казалось еще более уставшим, чем обычно.

— Почему не спишь? — Сизый прокашлялся и шепотом спросил.

— Не спится, — Щегол пожал плечами. — А ты что делаешь?

— Пишу письма, — он усмехнулся на этих словах и сгреб в руки листы бумаги.

— Хочешь отправить их семье? — Щегол удивленно огляделся по сторонам, будто кто-то мог их подслушивать.

— Конечно же, нет, — Сизый поджал губы. — Я пишу их периодически для того, чтобы очистить голову от недосказанных слов. Можно представить, будто поговорил с теми, с кем не поговоришь.

— Обычно такие письма надо потом сжигать, — Щегол сел на пол рядом с Сизым и поджал колени к груди.

— А я не сжигаю, — Сизый сложил листы бумаги в большой конверт. — Может, когда-нибудь захочу перечитать. А может, чтобы кто-то это прочитал.

Если бы у Щегла была возможность написать такое письмо, где он может сказать все, что угодно. Что бы он сказал и кому? Первым же вариантом была мама, с которой он так и не попрощался нормально. Но у Щегла не поднялась бы рука написать ей письмо, которое она не прочтет. Ведь тогда какой в этом толк? Ему легче жить с той мыслью, что она думает, будто он уехал на заработки. Да и сам Щегол начинал верить в это. Он верил, что через год вернется к ней, как ни в чем не бывало. А если сесть и написать ей письмо с прощанием, то эта странная фантазия разрушится. Щегол мог бы написать что-то своим друзьям, если бы только они у него были. В школе их было много, в колледже поменьше. А потом круг его общения сузился до невозможного. Сейчас этот было даже кстати, ведь никто не будет искать его и скучать по нему.

— Не боишься, что кто-то их найдет и прочтет? — Щегол подпер одной рукой щеку.

— Они лежат под моим матрасом, — Сизый подмигнул Щеглу. — Вот, ты знаешь, где лежат мои письма. Будешь их читать?

— Нет, конечно.

— Вот видишь, — Сизый тяжело вздохнул. — Можешь закрыть дверь в нашу комнату? А то я хочу форточку открыть и покурить, а Чиж проснется от холода и дыма.

Щегол кивнул и закрыл дверь, пока Сизый открывал форточку, что скрипела, будто древнейший механизм. Расположившись на подоконнике, Сизый прокрутил в пальцах зажигалку и прикурил сигарету. Щегол сел рядом с ним, поближе к морозному воздуху, и посмотрел на Сизого, что медленно вдыхал сигаретный дым и так же медленно выпускал его изо рта в сторону открытого окна. Он прикрывал глаза, будто вместе с дымом растворялись все беды и проблемы, что окружали парня. Казалось, Сизый по-настоящему наслаждается этим своеобразным ритуалом.

— Ты не куришь?

— Нет, как-то не довелось.

— Если ответишь мне то же самое через год, то буду гордиться тобой еще сильнее.

Щегол скривил уголки губ и снова посмотрел за окно. Ветки сосен прогнулись под весом снега и теперь так и пытались дотронуться до земли. Щегол прикрыл глаза и ощутил небывалое спокойствие. Ему не спалось, а завтра будет очередной долгий и странный день, после которого у него, возможно, снова случится паническая атака. Но сейчас, в два часа ночи, сидя на подоконнике, он чувствует себя на своем месте.

— Эти письма служат для меня своеобразной терапией. Если бы я не писал их, то точно бы сошел с ума в этом месте. Не хочу сказать, что здесь плохо, но, как я вижу, ты уже привык к этому сумасшествию, а значит, я могу говорить честно, — Сизый запрокинул голову назад. — Я так сильно скучаю по семье, — он засмеялся на этих словах и снова посмотрел на Щегла. — Мне сложно представить, как было тебе. Ведь ты пришел сюда один. Не знал никого из нас и все равно доверился. Мне было проще благодаря Чижу. Я знаю его чуть ли не с самого детства. Мы вместе росли, ходили в одну школу и получали высшее образование тоже вместе. А потом вместе попали к Птицам.

— Из-за того, что вас ложно обвинили в какой-то афере?

— Типа того, — Сизый снова улыбнулся. — Я не жалею о своем выборе. И ни при каких обстоятельствах не пожалею, но…, — он затушил сигарету о подоконник. — Щемит иногда где-то внутри.

— Спасибо за честность, — Щегол кивнул. — Так я меньше чувствую себя белой вороной.

— Ты не ворона, а Щегол, — Сизый ткнул пальцем в кончик носа Щегла. — Закончим эту лиричную беседу. Если завтра будешь как сонная муха, не вини меня. Ты сам пришел сюда.

— Не буду. Ночь для слабости, день для бодрости.

— Нет. Слабость — не то слово, — он нахмурился, словно пробуя на вкус это слово. — Думай другое. Ты можешь рыдать от тоски, а после выходить на поле боя и оставаться победителем. И это не определяет тебя слабаком или силачом.

— Тогда не знаю, — Щегол облокотился на колени. — Остальные слова какие-то слишком приторные. Душевность или сердечность, например. Они странные.

— Согласен, — Сизый засмеялся. — Пусть будет искренность. Звучит неплохо.

— Ночь для искренности, а день — для бодрости.

* * *

Сорока кружила по скользкому асфальту в ботинках и, подняв голову к небу, языком ловила хлопья снега. Она то и дело поскальзывалась, но, размахивая руками во все стороны, ей удавалось удержать равновесие. Сизый со Щеглом плелись позади нее и молча наблюдали за этим спектаклем. Центр города, куда им довелось поехать в этот раз, оказался куда приятнее Восточного района. Там они старались появляться реже из-за слежки, но полностью отказаться от поездок в это неблагоприятное место не удавалось. Центр пестрел вывесками о предстоящем празднике, мерцающими гирляндами и елками, под которыми фотографировались дети разных возрастов. На площади стояли ледяные горки, по которым скользили ледянки и улетали далеко за пределы этих горок под радостные возгласы детей.

— Почему она такая инфантильная? — Щегол скривился и указал взглядом на Сороку.

— Относись к этому проще. С ней может быть интересно, если она принимает тебя в свой круг.

— Еще чего придумал, — Щегол фыркнул, засовывая руки глубже в карманы. — Она как дикобраз.