использовании «недавно изобретенной» астролябии: он не знает, что этот инструмент создали в VIII веке в Багдаде на основе другого, еще более древнего приспособления272. Для Гумбольдта успех Колумба стал «завоеванием мысли», и это выражение, завершая свой труд, подхватывает у него, точно цитируя, Ирвинг. Один отрывок особенно показателен:

Расширение господства человека над материальным миром или силами природы, слава Христофора Колумба и Джеймса Уатта, вписанная в анналы географии и ремесел, представляют более сложный вопрос, чем сугубо интеллектуальные достижения, чем крепнущая благодаря Аристотелю, Платону, Ньютону или Лейбницу мощь мысли273.

Соотнесение генуэзского мореплавателя с изобретателем паровой машины, на первый взгляд, удивительно, и все же оно ясно показывает, под каким углом зрения мир в эпоху промышленной революции использует миф о Колумбе.

Таким образом, происходит столкновение по меньшей мере трех представлений о Колумбе: Колумб-ученый, эмпирик, стремящийся навстречу открытиям, – у Ирвинга; Колумб, вынашивающий рациональный и согласованный замысел, – у Гумбольдта; и Колумб-эмпирик, но прежде всего «вестник Провидения» (воли католического Бога) у Розелли. История публикаций «Колумба» Розелли в этом смысле показательна и отражает идеологические столкновения, сопровождавшие выстраивание мифа: первая версия – это наглядный ответ, почему автор считает протестантов узурпаторами фигуры мореплавателя; повторное издание, дополненное роскошными иллюстрациями, но для привлечения большего количества читателей местами заметно сокращенное и избавленное от постраничных сносок, появившееся в Париже, во Всеобщем книжном католическом обществе в 1887 году, украшено портретом Пия IX и сопровождено цитатой из письма понтифика к Розелли. Эффектные иллюстрации к тексту и качество печати говорят об изрядном интересе, который эта книга представляла в глазах Церкви, и об успехе у читателей, но особенно любопытны изменения в предисловии.

В первой версии, как мы отметили, объект внимания Розелли – протестанты. В третьей, появившейся уже после первых запросов на беатификацию, о которых автор пишет прямым текстом, упоминая при этом архиепископа Бордо, он противостоит «вольнодумству». Розелли настаивает на научной ценности открытия Колумба, которую следует признать, сделав его отцом современной науки: «Благодаря ему у нас есть начальные представления о фундаментальных законах этой планеты. Благодаря ему мы наконец познали форму и размеры нашего обиталища»274. Обозначены и новые соперники: «Да усвоят твердо вольнодумцы…»275 Долгий обзор предшествующих произведений, противостояние протестантскому видению, тщательные исправления биографических неточностей, допущенных в первом предисловии, – все это, наоборот, исчезло. Изменения текста, в заметной мере избавившегося от научности, не только обусловили публикацию сокращенной массовой версии исходного труда, они также показывают, что Колумбом занялись последователи лаицизма.

II. И снова совет в Саламанке

В этом сложном и бескомпромиссном соперничестве за право распоряжаться памятью о генуэзце происходит инструментализация мифа о плоской Земле. Сторонники разных точек зрения сходятся в одном: показать Колумба героем надо в отрыве от официальной науки того времени – с этим согласны и в католическом лагере, где мореплавателю хотят придать мессианский образ, что получается с известной натяжкой, ведь ради торжества Колумба приходится выступить против «обскурантистской» церкви.

В этих «колумбиадах» моментом появления мифа о плоской Земле представлено событие, сохранившееся в памяти поколений как совет или, реже, церковный собор в Саламанке, то есть собрание ученых мужей, которым правители Испании поручили рассмотреть возможность плавания, предложенного Колумбом. Проведение цикла собраний в промежутке между весной 1486 года и концом следующей зимы в нескольких местах (как минимум в Кордове и Саламанке) – по распоряжению короля и под началом Эрнандо де Талаверы – представляется единственным достоверным фактом276. Заседания, в частности, не курировались ни университетом Саламанки (это нигде не зафиксировано), ни монастырем Сан Эстебан, как утверждают оба автора, хотя этот эпизод подробно освещен и Ирвингом, и Розелли. На страницах, определенно описывающих Саламанку, Ирвинг не раз приводит в примечаниях один-единственный источник – «Историю провинции Сан Висенте де Чьяпа» Антонио де Ремесаля, доминиканца, который в 1619 году, спустя 130 лет после первого путешествия Колумба, описал прения последнего с учеными современниками. Основой для обоих сочинений послужили «История Индий» Лас Касаса и «История адмирала» Фернандо Колумба, сына мореплавателя: и в одном и в другом тексте упоминаются, хоть и вскользь, состав совета и то, о чем там якобы говорилось. Колумб-младший рисует враждебность участников по отношению к его отцу и приписывает им научную некомпетентность, впрочем, крайне маловероятную277. Как и Лас Касас, он опирается на судовой журнал Христофора Колумба, оригинал которого довольно быстро был утерян, и можно предположить, что воспроизводился он с изменениями. Мореплаватель действительно вручил журнал католическим королям по прибытии из первого путешествия; они сделали с него копию, которая была возвращена Колумбу, – наверняка именно ею и пользовался его сын. Известную сегодня версию удалось воссоздать благодаря сокращенным выдержкам, изложенным в «Истории Индий» Лас Касаса278.

Соответственно, источников, которые в точности описывали бы этот эпизод, просто не существует. Розелли, как и Ирвинг, во многом придали ему художественную форму, смело домысливая то, чего не хватало в архивах. Розелли даже оговаривается, что «протоколы заседаний, выполненные по прошествии двух лет и неточные, до сих пор сокрыты в архиве Симанкаса»279, так что озадаченному читателю впору спросить: почему автор утверждает, что они «неточные», если он никогда их не видел?

Отметим все же, что ни у Розелли, ни в переводе на французский язык произведения Ирвинга не упоминается о проведении собора. Выражение «собор в Саламанке», которое лишь подчеркнуло – по крайней мере, во Франции – роль, приписываемую, Церкви, обнаруживается в упоминавшемся нами переводе труда Дрейпера и в романе Фенимора Купера «Мерседес из Кастилии, или Путешествие в Катай (История времен Христофора Колумба)». В обоих случаях все дело в переводе английского слова council, которое у Ирвинга также встречается и означает в широком смысле «совет». Превращение «совета в Саламанке», что недалеко от истины, в «собор» – при том, что значение термина совершенно не соответствует фактической ситуации, – может быть попросту ошибкой перевода, но какой существенной.

Как бы то ни было, именно в деталях исключительно подробного повествования, придуманного обоими авторами, кроются корни мифа о плоской Земле, а главное – его связь с Церковью. Начнем с того, что позиция Ирвинга неоднозначна: он не говорит прямо, что Землю считали плоской. И как будто бы даже утверждает обратное, когда пишет, что «окружность Земли была еще неизвестна» и уточняет: «Не были еще установлены законы земного тяготения, в силу которых шарообразность Земли с очевидностью означала бы осуществимость кругосветного путешествия»280.

Точно так же, описывая (весьма выпукло) «комиссию в Саламанке», автор соглашается, что некоторые ее