выступающий перед внушительным жюри из профессоров, монахов и прелатов»294. На современном прихотливом языке впору было бы сказать: селф-мейд-мэн против истеблишмента. Выходит, круглая Земля принадлежит смиренным гениям, а плоская – святошам и самопровозглашенным всезнайкам.

Версия Розелли хоть и выражает дух католичества, но подводит к похожему результату. Автор также делает вывод, что в основе замысла Колумба лежала идея земной сферичности, которую тогда разделяли не все:

Погонщики мулов и кормилицы знали, по крайней мере, о каком-то иностранце, вознамерившемся доказать, что Земля круглая, как апельсин, что есть края, где люди ходят вниз головами, и, больше того, если все время плыть на запад, то можно вернуться с востока. Народ, верно, удивлялся, что подобную ложь могут воспринимать всерьез295.

Некоторые члены собрания у Розелли также изображены глупцами, которые изо всех сил цепляются за цитаты из Лактанция и Августина. Пользуясь теми же источниками, что и Ирвинг и, возможно, ориентируясь на него, автор предлагает аналогичное, во многом беллетризованное описание того, как рассматривалось предложение Колумба:

Несколько членов Большого Совета оспорили его выводы, цитируя тексты Священного Писания, выбранные все больше невпопад, и усеченные выдержки из некоторых духовных авторов, противников его системы. «Кафедральные» профессора заключили по принципу большинства и меньшинства, что Земля плоская, как ковер, и не может быть круглой, недаром сказано в Псалме: «Простираешь небеса, как шатер» (extendens cœlum sicut pellem – Пс. 103:2), что было бы невозможно, будь она шарообразной. Возражали ему и словами святого Павла, сравнившего небеса с палаткой, поставленной над Землей, что не допускает шарообразности сего света296.

И все же в этом сочинении у конструкции мифа есть некоторые отличия. Будучи католиком, Розелли должен попытаться, несмотря ни на что, спасти репутацию Церкви. Логично, что он настойчивее, чем Ирвинг, подчеркивает различия в бытовавших тогда мнениях, что так же неверно, как и представление о почти единодушной вере в плоскую Землю, но интересно тем, что не относит вопрос о форме Земли к христианским догмам:

Одни твердо верили, что Земля – самое большое тело из всего, что сотворено зримым, неподвижный центр мироздания. А раз так, то им казалось вполне естественным, что вокруг нее вращается Солнце. […] Другие полагали, что Земля образует огромный приплюснутый круг или четырехугольник, обрамленный неизмеримой водной массой. Допуская, что форма Земли четырехугольная или круглая, но непременно уплощенная, они ограничивали протяженность морей седьмой частью мировой суши. Другие же, не формулируя определенной системы, называли фантазиями любые идеи, противоречащие представлениям древних авторов297.

Заметим, что первое мнение не исключает сферичности, – как раз наоборот. Но Розелли не решается сказать об этом прямо и меняет предмет спора: называть «фантазиями любые идеи, противоречащие представлениям древних авторов», – значит считать Землю неподвижным центром мироздания. Что негласно сближает Колумба и Галилея. Вместе с тем подчеркивается научный авторитет комиссии:

Большой Совет состоял из профессоров астрономии и космографии, занимавших главные кафедры в этом университете, и из ведущих географов и геометров, некогда учившихся математике у мэтра Аполлония, а физике у мэтра Паскуаля де Аранды298.

На самом деле это позволяет Розелли переложить ответственность за веру в плоскую Землю на одних только богословов, которых он уподобляет схоластам, пользуясь еще одним мифом, созданным ни больше ни меньше гуманистами, – речь идет о бесплодности схоластики. Мы уже цитировали упоминание о «кафедральных» профессорах и умозаключении «по принципу большинства и меньшинства» – что имеется в виду, вскоре станет понятнее, когда автор назовет имена «упорствующих схоластов». Как и у Ирвинга, эти скрытые изобличающие приемы позволяют увидеть Колумба-практика:

Когда он в своих ответах ссылался на опыт и знание морского дела, его доводы парировали, взывая к авторитету Лактанция или святого Августина, отвергавших абсурдные воззрения тех, кто верит в антиподов299.

В отличие от того, как это показано у Ирвинга, здесь опыт не противоречит религии: напротив, для Розелли это признак веры простого человека, противопоставленной гордыне самодостаточного знания. Колумб не пытается привлечь «теологов» на сторону науки, а отвечает их же оружием, Писанием, «блистательно трактуя те же священные тексты, которыми, как им думалось, они вынесли ему приговор»300. Так «подвижнический пыл словно преобразил его в глазах аудитории». В самом деле:

Не вера наполнила его знанием морских наук, это плод практики и наблюдений, но в вере своей милостью Божией он совершил то, на что другие не осмелились. […] Усидчивое созерцание Природы убедило Колумба, что у всех тел, созданных Творением, сферическая форма, у всех светил и планет, и потому он исходил из принципа, что Земля шарообразна. А поскольку его понимание Божественной работы соотносилось с возвышенным представлением о Творце, […] он не замедлил найти в Священном Писании подтверждение собственным космографическим идеям301.

Здесь видно, как Розелли пытается перевернуть трактовку мифа в пользу Церкви. Забавным без преувеличения образом форма Земли становится у него знаком веры и водоразделом между «добрыми» и «злыми». Одни не верят в сферичность (богословы-схоласты), другие, наоборот, верят, как доминиканцы и францисканцы, представители набожных и одновременно просвещенных орденов. Так что во время совета «одни лишь доминиканцы из монастыря Сан Эстебан слушали его внимательно и благосклонно»302. Колумб – новый мессия, обращающий других в свою веру, как это было, когда, покинув Португалию, он появляется в монастыре Ла Рабида, где его принимает настоятель Хуан Перес де Марчена. Этот вполне реальный персонаж выходит из-под пера Розелли этаким апостолом Петром, проповедником сферичности:

Он выслушал, понял и поверил.

Так самая грандиозная идея человечества раскрылась в мирном францисканском монастыре благодаря гению и встречена была с воодушевлением. Там вдруг безотчетно приняли на веру сферичность Земли303.

Этот абсурдный отрывок показывает, сколь важным аргументом, олицетворенным здесь Христофором Колумбом, стал в XIX веке миф о плоской Земле – в идеологической борьбе различных церквей, Церкви с лаицизмом (и наоборот) и в куда более ощутимой по сравнению со средневековьем борьбе тех же церквей с наукой, когда буквальное толкование Библии вновь становится актуальным в сущностном споре вокруг дарвинизма.

Прежде чем продолжить наши изыскания, просто повторим: можно смело утверждать, что просвещенная публика XV века не сомневалась в сферичности Земли, это знание принималось в широком кругу грамотных людей и отчасти – за его пределами. В настольной книге Колумба с пометками, сделанными его рукой, – «Образе мира» Петра д’Альи, опубликованном между 1480 и 1483 годами, – отражены прения касательно