истинной длины земной окружности и сравниваются измерения, которые удалось ранее провести304. В действительности именно неопределенность этой длины попытался использовать мореплаватель, чтобы преуменьшить дальность плавания и убедить комиссию Талаверы. Фернандо Колумб в работе, посвященной отцу, уточняет соображения, побудившие его отправиться в путь, в том числе выводы многих мореходов о том, что осталось открыть только западную часть земного шара, за Азорскими островами и островами Зеленого Мыса, и что это пространство не превышает «четвертую часть глобуса». Лас Касас, который вторит Фернандо, описывая этот момент, поясняет, что именно было известно Колумбу о размерах Земли. По его мнению, мореплаватель знал, что расстояние между восточной оконечностью Индии, сведения о которой есть у Птолемея и Марина Тирского, и Азорскими островами, то есть самыми западными из известных тогда земель, составляет «пятнадцать часов из двадцати четырех вокруг земного шара» (пятнадцать часовых поясов, как сказали бы сегодня); кроме того, Колумбу были известны воззрения Альфрагануса (аль-Фергани, см. I, III, 2) и его последователей, которые «указывают для сферы куда меньший обхват, чем другие авторы и космографы», оценивая расстояние между двумя градусами «не более чем в 56 миль и две трети»305.

Дени Крузе сумел показать, что Колумб действительно узнал об этих измерениях IX века из «Образа мира» Петра д’Альи306. Но, пересчитывая «56 миль и две трети», мореплаватель оказался не слишком последователен и использовал значение морской мили, а не арабской (в сегодняшних единицах измерения миля, которую выбрал Колумб, составляет 1,481 километра, а арабская – 1,9735 километра). Благодаря этой произвольной путанице он получает значение окружности Земли, равное 20 400 миль, то есть около 30 000 километров. Преуменьшив окружность, генуэзец вдобавок заметно преувеличивает протяженность земель между Азорскими островами на западе и Сипанго (Японией) на востоке. В самом деле, он растягивает ее до 225 градусов долготы (а должно быть меньше 180 градусов), воспользовавшись записями Марко Поло, оценивавшего протяженность Катая (царства Великого хана, царя царей индийских), и прибавив 30 градусов от Катая до Сипанго. В конце концов ему удалось в три раза сократить предполагаемое расстояние до западных земель, и все это для того, чтобы экспедиция казалась более реалистичной.

Таким образом, план экспедиции был совсем не в том, чтобы доказать сферичность Земли, что бы ни говорил Ирвинг или до него – автор, к творчеству которого он не раз обращается, а именно Вольтер. В своем «Опыте о нравах» философ действительно утверждал, что Колумб «посулил новое полушарие» и услышал в ответ, что «существование такого полушария невозможно»307. Однако никто из членов комиссии Талаверы не смог возразить мореплавателю, что на свете нет антиподов.

И все же предприятие генуэзца было довольно смелым, учитывая дальность пути, ведь о континенте между Европой и Индией никто не знал. Весьма вероятно, что расстояние могло показаться непреодолимым и идея встретила множество возражений. Реально и беспокойство моряков, нанятых Колумбом для этого опасного предприятия, учитывая, сколько предстояло пройти. Это подтверждается конкретными и недвусмысленными методами, описанными в судовом журнале: пройденный за день промежуток преуменьшался, ведь капитан объявил более короткое, чем в действительности, общее расстояние, это делалось для ободрения матросов, тревожившихся оттого, что не показывается земля308. Заодно отметим, что попытки уточнить размеры Земли на одном Колумбе не завершились. На протяжении последующих веков геодезические измерения совершенствовались: в работе Ксавье Кампи309 мы обнаруживаем увлекательный рассказ о том, как развивалось это знание до и после Ньютона.

Что касается самого Колумба, показательно, как складывалась его персональная историография, в которой отдельные исторические эпизоды включаются в религиозные, политические или идеологические конструкции – не всегда с учетом исторической реальности. Миф о Колумбе вобрал в себя миф о плоской Земле, и обе эти легенды, будучи сфабрикованными, были использованы для переписывания истории науки и просто истории. Огромный успех произведения Ирвинга не только в США, но и в Европе, сопутствовавший и книге Розелли в католической среде и за ее пределами, служит одним из объяснений, почему этот двойной миф так прочно засел в умах.

Глава III

Понять успех мифа

Изучение героизации Христофора Колумба позволяет найти звенья, объясняющие, ради чего косвенно затрагивался вопрос о плоской Земле, ставший символом более масштабных битв сторонников и противников лаицизма. Так что длительный успех мифа невозможно понять, не учитывая специфический контекст XIX века, который, как и эпоха Просвещения, отмечен двойной проблемой лаицизма и антиклерикализма, но, кроме того, в ином аспекте, совершенно особыми средствами описания истории.

I. Плоская Земля и битвы века

Влияние позитивизма

В мыслительной сфере XIX век отмечен распространением идей философа Огюста Конта (ум. 1857), которые значительно повлияли на концепцию истории человеческого общества. В знаменитой работе «Дух позитивной философии» (1844), обобщившей «Курс позитивной философии» (появившийся между 1830 и 1842 годами), Конт очерчивает историю мыслительной эволюции общества, проводя ее через три этапа теории, применимые, по его мнению, как к индивиду, так и ко всему роду человеческому. Первый – связанный с детством как периодом любви к неразрешимым вопросам вроде «почему» – получает теологическое наполнение. Внутри этого периода Конт рисует движение от фетишизма к монотеизму через политеизм, которое дает развиться «до тех пор почти незаметному всеобщему чувству, говорящему о необходимом подчинении всех явлений неизменным законам»310. Затем следует второй этап – связанный с отрочеством, – когда природа объясняется не сверхъестественными факторами, а понимается через персонифицированные сущности или абстракции. Этот этап – «метафизический», переходный, когда происходит установление «истинной философии», благодаря которой «таинственные исследования» в поисках теологических или метафизических объяснений прекращаются. «Наш ум отныне отказывается от абсолютных исследований» и «сосредоточивает свои усилия в области действительного наблюдения, […] являющейся единственно возможным основанием доступных нам знаний, разумно приспособленных к нашим реальным потребностям»311. Последний этап позитивной философии, который Конт соотносит со «зрелостью», заключается «в повсеместной замене недоступного определения причин в собственном смысле слова – простым исследованием законов, то есть постоянных отношений, существующих между наблюдаемыми явлениями»312.

Утверждение, что все наши знания соотнесены с чувствами, заставляет Огюста Конта заверить нас, будто «никакая астрономия не могла бы существовать у слепого вида […]; точно так же мы не могли бы иметь суждение […] относительно темных небесных тел»313, что, впрочем, было опровергнуто после его смерти с развитием спектрального анализа. Но представление о просвещенности, последовательно и линейно развивающейся в сторону все более точных знаний, прочно закрепилось в философии науки (и образования) начиная со второй половины XIX века. Оно во