многом способствовало становлению фигуры Галилея: если одни выбрали Колумба и 1492 год в качестве даты эпистемологического разрыва, то Конт относит его к более позднему времени – к 1600‐м годам. Как замечает Анни Пети, автор комментариев к приведенному изданию «Духа позитивной философии», Конт отмежевывается от философов Просвещения, «описывавших средневековье как время обскурантизма и суеверий»314. Но период, предшествующий наступлению XVII века, Конт определяет как «преднаучную» эру – выражение надолго попало в число популярных: «Истинно-научный дух очень молод и пока еще так мало распространен, что, вероятно, никто до Галилея не заметил даже увеличения скорости тела при его падении»315, – пишет он, например, рассуждая о математике в первом томе «Курса положительной философии», и это еще один пример исторической неправды.

За свободу мысли

Во Франции Третья республика унаследовала, по выражению Доминика Лекура, «усеченный позитивизм»316 – республиканский и антиклерикальный. Общественная реформа, которую Республика собиралась осуществить, должна была «опираться на интеллектуальную реформу, проводимую научным методом, отвергающим теологические или метафизические догмы»317. Стереотип Церкви, цепляющейся за учение о плоской Земле, прочно закрепился в дискурсе столетия: чаще всего доставалось Августину, который, как пишет Прудон (рассматривая понятие предрассудка!), считал «Землю плоской, потому что она казалась ему таковою»318.

Со второй половины XIX века интеллектуалы – политики, как Луи Блан или Жорж Клемансо, ученые, как Марселен Бертло или Поль Бер, литераторы, как Виктор Гюго, историки, как Жюль Мишле, – выступили настоящими вольнодумцами, то есть участниками борьбы за свободу совести с Церковью и ее духовенством, чьи ценности были в их глазах несовместимы с ценностями Республики. Эта борьба отразилась в ключевых темах дебатов во время выборов в палату депутатов зарождающейся Третьей республики, будь то в вопросе о поддержке проекта закона об ассоциациях, об отмене конкордата, о выходе из-под влияния Церкви правосудия, больниц, тюрем и вообще об отделении Церкви от государства. Движение за свободу мысли – через выступления, доклады на конгрессах, газетные статьи, публичные лекции – развивает противостояние науки и веры. Оно прочно сохраняет память об историческом столкновении, навеки настроившем их друг против друга.

Интересно ознакомиться с «Ежемесячными бюллетенями Французской федерации свободомыслящих людей» (BMFFLP) за 1892 год (они есть в онлайн-библиотеке Gallica). В них можно найти призыв к свободомыслящим представителям любых стран участвовать во Всемирном конгрессе, который должен был пройти в Мадриде в октябре 1892 года; он приурочивался к четырехсотой годовщине первой экспедиции Колумба, которую особенно важно было отметить в этом оплоте католицизма, коим является «древняя родина Торквемады»:

Открытие Америки есть не что иное, как триумф позитивной науки над химерической теологией, как и свободомыслия над догмами абсурдной религии. Потрясая Библией, Лиссабонский совет под председательством епископа и Большой Совет Саламанки с богословами во главе отсрочили отплытие Колумба, отвергнув и осудив его планы, назвав их безрассудными и еретическими, так что ему пришлось бежать из Португалии и пережить смертельный страх в Испании, которую он также вынужден был покинуть в смятении и негодовании, тогда как гражданская власть, сделав внезапный разворот и отмахнувшись от теологической тщеты, решительно перешла на службу позитивной науке, олицетворяемой бессмертным мореплавателем319.

Здесь Колумб изображен как «предтеча» (еще одно неприемлемое – строго теологическое – определение) позитивной науки, теорию которой сформулировал Огюст Конт, а «Большой Совет Саламанки» – как архетип теологического подхода, присущего первым опытам человечества. В противостоянии науки и богословия Колумб, разумеется, – герой науки. Через 15 лет после обращения епископа Бордо к папе с ходатайством о канонизации «адмирала-миссионера» организаторы Всемирного конгресса в своем обращении присвоят плоды колумбовой одиссеи, но дадут ей противоположную оценку:

Да, открытие Америки – это наш триумф! Оно доказывает тщету теологического знания и непреложную истинность экспериментальной науки; и в то же время убеждает, что, лишь сметая препоны религиозных заблуждений и отважно выступая в русле современных идей, гражданская власть способна совершать великие и плодотворные деяния320.

Спор о шарообразности Земли не упоминается здесь прямым текстом, но как еще понимать «непреложную истинность экспериментальной науки», которой пыталась преградить путь религия? Что могло быть «еретического» в попытке предпринять дальнее плавание, если не пренебрежение догмой (мнимой), утверждающей, что Земля плоская?

Нужно быть полным невежей или человеком, напрочь ослепленным страстью католической веры, чтобы не понять, что в день, когда свершилось открытие Нового Света, нагромождение из библейско-католических гипотез и фантазий должно было рухнуть как карточный домик321.

Не сомневаясь, что вера в «библейско-католические фантазии» относится ко всей Церкви, разоблачители не перестают повторять формулу (апокрифическую) credo quia absurdum, которую Поль Лафарг, Поль Бер и немало других свободомыслящих деятелей считают отражением «образа мыслей верующего»322. Она вторит ложной цитате, которую Вольтер в одном из «Диалогов» приписывает святому Августину – своей излюбленной жертве: «Верую, ибо абсурдно»323. Эта ирония обращена прежде всего против католиков, ведь вольномыслящие – например, американец Дрейпер – щадят протестантов, считая их такими же, как они сами, жертвами «католической тирании». Эту мысль подхватывают участники движения свободомыслящих, составлявшие обращение к аудитории конгресса в Мадриде324.

Антиклерикализм, сквозящий в декларациях конгресса, связан для последователей этого движения с предвкушением «воспевания позитивной науки», о чем в процитированной выше статье упоминал Лекур.

Схватка вокруг Дарвина

В этом общем контексте религиозных и интеллектуальных столкновений и практической историографии, ставшей сегодня малоприемлемой, вырос двойной миф о средневековом обскурантизме325 и плоской Земле. Кроме того, положение могли обострить и другие факторы. Мы уже описывали диспут о возрасте Земли, возникший в XVIII веке и продолжившийся в XIX. Открытие в 1861 году недостающего звена между динозавром и птицей подтверждает, что длительность соответствующих геологических периодов следует заметно увеличить, чтобы учесть время, необходимое для эволюции фауны и флоры326.

Базовая для этого метода теория эволюции, изложенная в работе «Происхождение видов» (опубликованной Дарвином в 1859 году), знаменует полный разрыв с теологическими объяснениями появления этих самых видов – подобно тому, как гелиоцентризм отверг систему Птолемея. Труд, выдержавший к 1872 году шесть переизданий и переведенный в 1862 году на французский язык, как известно, вскоре вызвал столкновение «библейских геологов», по выражению Летронна, и сторонников «трансформизма». В уже процитированной нами работе Уайт сравнивает воздействие этой публикации с эффектом «плуга, пропахавшего муравейник» и приводит множество примеров яркой реакции теологов того времени327.

У этого противостояния были прецеденты, пусть и немногочисленные, которые заманчиво было припомнить для наглядности, в подтверждение внутренней враждебности Церкви по отношению к науке. Для иллюстрации хватило