помещалось немало. Асю поместили на чердаке, и чтобы до нее добраться, нужно было карабкаться по крутой лестнице, потом – пробираться во мраке, где можно было разбить себе лоб – о бревно. Ася сидела на чердаке за завесом из шкур, но стоило его отодвинуть, как поэт оказывался, по его словам, в «совершеннейшей сказке: около слухового окошечка; к нему тянутся ветви угрюмого, могучего леса; из зеленых каскадов торчат стволистые рожи; нигде не видал я таких могучих коряг!»

Важнейшие разговоры между ними проходили на суку могучего дуба. Выявилось, что жизненное положение их – сходно. Она не могла простить матери уход от отца, который умер от разрыва сердца. Обида была столь сильна, что девочки предпочли жить при д’Альгеймах; но не с матерю. У Аси не было дома, и она ощущала будущее как пропасть, разверстую у ног. Белый тоже был по сути лишен дома. После смерти отца они с матерью покинули особняк на Арбате, где Белый прожил двадцать шесть лет – с момента рождения. Он тоже, как и Ася, ощущал свое скитальчество и бесприютность. Это их сближало, обнаруживая сходство и родство.

«И выяснилось: мы с Асей как брат и сестра, соединенные участью жить бездомно и сиро; у обоих за плечами – трагедия; а впереди – неизвестность; шепот наш о том, что надо предпринять решительный шаг, чтобы выкинуться из нашего обитания, приводил к уговору: соединить наши руки и опрометью бежать из опостылевших мест.

И по мере того, как вынашивались планы побега, охватывала: бодрость, радость и чувство удали; мы не решали даже вопроса о том, кем будем мы: товарищами, мужем и женой? Это покажет будущее: жизнь в “там”, по ту сторону вырыва из всех обстановок! Только Ася, насупив брови, мне заявила: она дала клятву не соглашаться на церковный брак (условности она ненавидела».

Тогда же они приняли решение – бежать за границу! Но требовалось уладить еще несколько дел: снять квартиру для Аси и матери в Москве, уладить финансовые дела с издательством «Мусагет», прежде всего Белый планировал уговорить выдать ему на руки сразу большую сумму денег, которая была необходима молодым для житья за границей. Трудности, с которыми столкнулся поэт, его не испугали. Но все же денежный вопрос решился не так, как планировался. Искомую сумму Белому не выдали, а решили высылать ежемесячно двести-триста рублей, что в дальнейшем стало источником многих трудностей, так как нужно было ждать перевода неопределенное время. Белый был прав, назвав эту помощь «жестокой». Но и при таких условиях «Мусагет» не собирался расставаться легко со своим сотрудником. По словам поэта, они провели с Асей три месяца – сентябрь, октябрь и ноябрь – в «сплошном томлении». Наконец, все осталось позади и молодые поехали на вокзал из Штатного переулка, где жили Тургеневы с родственниками и ближайшими друзьями. Вокруг отъезда Белого с Тургеневой ходили разнообразные слухи, которые к тому же подогревались тем, что молодые были не повенчаны и обошлись без церковного брака. На перрон неожиданно явились и мусагетовцы. При этом Кожебаткин вручил Белому список работ, которые он должен был выполнить за границей. Нужно ли говорить, что этот список был отброшен, а потом еще и – утрачен.

На третий день бегства из Москвы рухнули для меня картины московского «рабства»; и больше не возвращались; это было в высоковерхих штирийских горах, с оснеженными венцами, мимо которых, виясь меж ущелий, проносил нас экспресс; на какой-то станцийке я, выскочив из вагона, закинул голову кверху, впиваясь глазами в гребнистый зигзаг; в душе вспыхнуло:

– «Горы, горы, я вас не знал; но я вас – узнаю!» И вот стемнело; горы упали; вдруг в уши – прибой итальянской речи вместе с теплом и кислыми апельсинами; мы встали к окну; вот туман стал серебряным; вот разорвался он; и – все голубое; внизу, наверху; вверху – небо, освещенное месяцем; внизу – море; поезд несся по дамбе, имея справа и слева бесконечные водяные пространства, а впереди точно из неба на море выстроилась и опустилась симфония золотых, белых, пунцовых и синих огней, озаряющих легкие и туманные очерки палаццо и башен, –

– Венеция».

Мелькали Рим, Флоренция. Потом было Палермо, но дороговизна гонит их из этого города. Они перебираются в Монреаль, городок, «обрывавшийся утесами к апельсинникам долины Оретто, где некогда бились слоны Ганнибала с когортами римлян».

Ася для Белого – не просто спутница тех дней, но водительница. Человек, с которого началась переоценка прошлого, окончательное расставание с ним и новый этап в жизни. Значение Аси для творчества Белого переоценить трудно. Он и сам это признавал.

«Восьмилетие 1910–1918 стало мне поворотным, отрезав от современного Запада так, как Запад некогда отрезал от русского быта; восьмилетие это в значительной мере окрашено вкусами Аси: ее ненавистью к мещанству и нежеланием видеть действительность, которую она окрашивает в пестрые мороки субъективнейших парадоксов; поздней открывается мне: таким мороком некогда промаячили нам: и Венеция, и Сицилия, и Тунисия, и Египет, и Палестина; Ася переживала ярко средневековье и талантливо открывала глаза мне на готику, отворачиваясь от всяческого барокко; ей был чужд ренессанс, до которого я с усилием доработался уже без нее. <…>

Палермо – пятна пути; и кроме того: выработка ритма отношений с Асей; здесь начало выясняться: стиль отношений с ней есть взволнованность уговора схватиться за руки, чтобы бежать из Москвы, странствуя по истории и культурам <…>материал пережитого давно подавлял, взывая к переоценке всех ценностей; Ася стала мне символом этой переоценки; неспроста сближение с ней начиналось рассказом ей о предшествующих годах; и рассказ стал отчетом; происходил же он в фантастической обстановке; и именно: на дереве: на него мы взлезали: сперва – в Звенигороде, под Москвой, потом – в Боголюбах, под Луцком.

Сицилия стала нам продолженьем рассказа; и рассказ этот длился беспеременно; смена же путевых впечатлений соответствовала все время этапам наших переживаний; когда исчерпались впечатления, то кончились дни наших странствий; мы осели в Швейцарии и попытались здесь вытворить быт по образу и подобию нашему».

В Сицилии, по словам Белого, началось его сближение с Асей. Интенсивная интеллектуальная жизнь – разговоры о Пифагоре и Эмпедокле, арабах и Калиостро, взаимоотношениях Запада и Востока. При этом Ася раскрывала спутнику глаза на живопись, а Белый – на смысл взаимоотношения Запада и Востока. Обозначается новый круг чтения – книги по Средним векам и Ренессансу.

Потом были Тунис и жизнь в арабской деревушке – Радесе. Белый писал Блоку: