— Вы меня звали? Это я вам понадобилась? — откликнулась Дебора, когда к ней вернулся дар речи.

— Да.

И вслед за тем мисс Корал продекламировала:

— Что это значит?

— Отложим на завтра, — ответила мисс Корал. — И правописание тоже.

Дебора и мисс Корал встречались в те отдельные моменты, когда не закрывались их собственные миры. Дебора вступила на сухую, бесплодную почву. Ее не покидал запах собственной обугленной плоти и волос, одежды и кожаной обуви на резиновой подошве. Она потеряла способность различать цвета, а черные прутья решетки ограничивали поле ее зрения до узкой вертикальной полоски серого. И все равно она продолжала учиться. Ее карманы и тайники были набиты бумажками с записью отдельных слов, предложений и стихов из классической латыни, которые сумела вспомнить мисс Корал; там же хранились греческий алфавит и словарь; а кое-где — и добытые украдкой лакомые кусочки распутного Средневековья.

— В наше время все это считалось греховным, — застенчиво объясняла мисс Корал. — Средневековый человек рассматривался как чудовище, а средневековая латынь — как низкий язык; но по ночам в школьном общежитии книги той эпохи шли нарасхват, и далеко не все они были распутными. Как ни удивительно, лучше всего я помню именно их, этих поющих безумцев… — и стала читать по памяти из Абеляра и Скотта[4].

— Быть может, «в грехе и тьме» я чем-то походила на них… В конце концов, мы же именно здесь, среди безумцев… — И она заходилась в приступе яростных рыданий.

В обучении Деборы обыкновенный преподаватель не продвинулся бы ни на йоту из-за ее агрессивных защитных механизмов, но ученица мисс Корал не чувствовала никакой угрозы в коротких и мягких уроках своей наставницы, поскольку та сама мучилась от боли и отчаяния, и это пресекало властную раздражительность, которую Дебора чувствовала в большинстве преподавателей. Мисс Корал была сокамерницей, их сближало общее несчастье, а искреннее желание Деборы учиться, лишенное наконец обманчивого впечатления слишком раннего развития, заставляло ее тянуться к мисс Корал и впитывать все, что та могла ей дать.

В очереди за снотворным:

— Вот это De Ramis Cadunt Folia… У меня все получалось, пока я не дошла до Nam Signa Coeli Ultima[5].

— Ну, ты же знаешь эти слова. Я помню: они уже встречались тебе в других текстах.

— Я знаю, как это переводится, но…

— Ах да, здесь Signa — это «знак», но речь идет об астрологии, то есть подразумевается скорее «дом» или «господство».

В очереди за подносами:

— Morpheus in mentem trahit impellentem ventum lenem, segetes maturas…[6] Дальше не помню.

Стихи они разбирали по отдельным выражениям и фразам, неспешно пополняя словарный запас Деборы и расширяя познания в грамматике. Для мисс Корал рабочими инструментами стали фрагменты собственной памяти, а для Деборы — запретный карандаш и неистребимое желание учиться.

Наконец мисс Корал призналась:

— Я передала тебе все свои знания латыни и греческого. Прости, что недостаточно дала тебе из грамматики, — многое я позабыла, но, по крайней мере, тебе будет легче читать классиков, ведь кое-что уже знакомо; у тебя довольно много отрывков переписано на эти бумажки.

Обрывки бумаги, рассованные по карманам или спрятанные под матрас, причиняли массу неудобств. Дебора поняла, что настало время попросить специального разрешения на блокнот. Примерно неделю она собиралась с духом и в конце концов заняла очередь к врачу, совершавшему обход. Казалось, в этот раз просительниц набралось больше обычного, хотя многие появлялись там регулярно, в силу привычки.

Ли:

— Эй, мне сегодня нужна двойная доза снотворного.

Вдова Убитого:

— Отпустите меня домой! Домой хочу!

Мэри, пациентка доктора Фьорентини:

— Я подхватила дурную болезнь от дуриков!

Мэри, пациентка доктора Доубен:

— Пожар и убийство! Пожар!

Карла, даром что помещенная на «четверку», вознамерилась добиться разрешения на выход в город, просмотр кинофильма и получение некоторой суммы денег. Мисс Корал, находившаяся ниже всех в иерархии привилегированных, собиралась выпросить какую-то ерунду.

Стоило появиться дежурному врачу, как на него со всех сторон посыпались просьбы. Когда Дебора обратилась за разрешением на блокнот, доктор окинул ее быстрым оценивающим взглядом.

— Посмотрим, — бросил он через плечо и продолжил обход.

В тот день на отделение осмотреть Сильвию приехала доктор Адамс. Уходя, она хватилась привезенного с собой романа «Взгляни на дом свой, ангел»[7]. В этот же день у одной из практиканток исчез блокнот с конспектами лекций. Через пару дней исписанные страницы нашлись в лифте у входа в «надзорку», но основная часть блокнота пропала без следа.

Дебора начала донимать Элен просьбами вспомнить что-нибудь из поэзии, и та уступила — продекламировала отрывки из шекспировских «Гамлета» и «Ричарда II», выудив их, к собственному изумлению, из глубоких, но еще досягаемых недр памяти.