орехами и изюмом. Додо незаметно удержал Якова за руку. Выходя, Ада расслышала начало их разговора:

– Я оставлял тебе шкатулку своей матушки – на черный день. Ты… еще не продал ее содержимое?

– Продал всё, кроме серебряного колечка с бриллиантом, которое…

Продолжение фразы она уже не разобрала. На кухне пахло табаком. Элла Григорьевна разливала чай по чашкам, оставшимся от некогда роскошного фарфорового сервиза на двенадцать персон. Любовь Давидовна вполголоса заверяла мужа:

– При них можешь говорить открыто. Я знаю, что Брискин надежен. Ты был у Гумилева?

Ада вздрогнула. Шведов почувствовал ее взгляд и несколько секунд смотрел ей в глаза, прежде чем ответить:

– Нет. Разыщу его позже. Но, если хочешь знать мое мнение, напрасно Таганцев ожидает от него поэтических прокламаций. Герман ходил к нему в конце ноября и понял, что там одна пустая бравада.

– Да, я помню, ты рассказывал, будто бы Гумилев пообещал Герману собрать группу интеллигентов для участия в восстании, когда оно перекинется в Петроград.

– В восстании? – тревожным эхом повторила Ада.

Но тут с порога раздался голос Якова Давидовича:

– Прошу вас немедленно это прекратить! Только не в моем доме. Я не желаю ничего знать о планах господина Таганцева.

Элла Григорьевна залепетала о том, как было бы славно открыть в пустующем фотоателье пошивочную мастерскую. Хотя подобная перспектива всем казалась маловероятной, никто ее не прерывал. Когда же она сообщила о своем желании «обшивать Любушку и ее дитя», на губах Любови Давидовны расцвела первая по-настоящему теплая улыбка.

Прощаясь в прихожей, Додо сказал:

– Я рад за тебя, Люба. Правда рад. Желаю тебе счастья.

Он смотрел на ее живот, и Ада поняла, что в эту самую минуту он простил жену. Простил благодаря младенцу, которого она носила под сердцем.

– Итак, что ты решил? Ты готов помочь нам возродить Россию?

Ада затаила дыхание.

– Нет, – сухо ответил Додо. – Мы вернемся в Финляндию и будем просто жить.

– Снова бежишь от опасности, – Любовь Давидовна хозяйским жестом поправила воротник его зимнего пальто. – Что ж, я тоже желаю тебе счастья, Денис. И вам, милочка, – бросила она Аде, уже выходившей на черную лестницу.

Из-за купола Пантемеймоновской церкви выглянула луна. В ее свете двое припозднившихся прохожих торопливо шагали по пустынной улице в сторону Фонтанки. Оба думали об одном и том же: Додо теперь свободен.

Поднявшись в квартиру, Брискин первым делом поворошил кочергой остывающие угли, собрал последние номера «Фотографического листка» и разжег огонь. Ада поставила чайник на спиртовку, не сразу осознав, что улыбается. Додо снял пальто и вытащил из кармана баночку икры.

– Откуда? – поразилась Ада.

– От Якова. Достал перед Новым годом, уж не знаю как.

Ада заметила, что Додо прячет в кулаке что-то еще. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, потом он заговорил, волнуясь сильнее, чем сам от себя ожидал:

– Будьте моей, Ада, отныне и навсегда! Вы согласны? Скажите, что согласны!

– Да, – прошептала она в ответ, удивившись, как взволновал ее этот избитый, старый как мир вопрос. Раньше она не понимала, отчего ему придают так много значения. Ведь это просто слова. Но когда их произнес Додо, у нее перехватило дыхание и всё, что она хотела сказать, так и осталось невысказанным.

А он поцеловал ее руку и надел на безымянный палец серебряное колечко, сверкнувшее маленьким бриллиантом.

– Оно принадлежало моей матушке. Подарок отца в день их помолвки. Они погибли во время поездки в Карлсбад: поезд сошел с рельсов. Я тогда собирался поступать в университет, а стал помощником фотографа… Ада, ангел мой, я с первой нашей встречи знал, что вы измените мою жизнь. Теперь она ваша, как и это кольцо.

Ее глаза озарились изнутри доверчивым, робким восторгом.

– Я так счастлива, что мне страшно, Додо, – она коснулась его щеки, и он тут же покрыл поцелуями ее ладонь и запястье. – Можно ли быть такими безнаказанно счастливыми?.. Ты не слушаешь меня?

Он продолжал целовать ее пальцы, и она ощутила легкое дрожание его рук. Мягко высвободившись, она сказала, вновь перехода на «вы»:

– Давайте есть икру.

Додо понял, что натиск придется ослабить.

– Да-да, у меня где-то были ложки, – пробормотал он, поспешно отворачиваясь.

Тембр его голоса изменился, и это тоже не укрылось от Ады. С затаенным ликованием она прислушивалась к приятным сигналам собственного тела, которые прежде всеми силами подавляла. Устроившись на коврике перед печью, они съели икру, а потом прямо на полу пили чай с вареньем. Когда Ада убрала посуду и вернулась, Додо сидел на том же месте, глядя в огонь. Она подошла к нему сзади, любуясь золотым нимбом вокруг каштановых волос, и ей вдруг безумно захотелось узнать, какие они на ощупь. Ада протянула руку – еще шаг, и она бы погладила его по голове, но в последний момент не решилась. Додо обернулся, ни о чем не подозревая, и… зевнул.

Разумеется, ночью она опять спала на кровати, а он – в кресле.

Утром, завернув в узелок серебряные ложки, английские позолоченные запонки, галстук и ботинки из лакированной кожи с суконным верхом, «сыщики-любители» отправились на встречу с Сашиным врачом. Ада предусмотрительно спрятала колечко за подкладкой пальто.

На Дворцовую набережную шли через Летний сад – захотели посмотреть на знаменитые итальянские статуи. Обыкновенно на зиму вокруг них возводили деревянные ящики, однако в этом году часть досок разворовали, а иные скульптуры, похоже, просто не потрудились укрыть.

– Я прежде часто здесь гулял, – сказал Додо, не сбавляя размашистого шага. – У меня даже есть любимая статуя – Флора, работы немецкого скульптора Мейринга. По словам Овидия, Флора была греческой нимфой, которую однажды заметил бог западного ветра Зефир. Он сделал ее своей супругой, подарил сад и превратил из маленькой нимфы в блистательную богиню цветов и весны.

Ада, тоже читавшая Овидия, была приятно удивлена начитанностью Додо. Они почти дошли до северного входа в сад.

– Вот она, смотрите! Босая стоит в сугробе, бедняжка.

Брискин остановился перед статуей, постамент которой скрывался под снегом. Сама Флора, полуобнаженная, с цветами в подоле и маленьким букетом роз в руке, и впрямь казалась несчастной посреди зимнего пейзажа. Ада завороженно рассматривала мраморную богиню.

– Ее глаза закрыты.

– Это необычно, правда? Как будто она ходит во сне. А ведь вы похожи на нее, – вдруг заметил Додо. – Такой же овал лица, рисунок губ… Я с легкостью могу вообразить, как два столетия назад вы позировали Мейрингу. Моя нежная Флора, несущая людям дары для услад.

Ада, которую слова Додо одновременно насмешили и растрогали, взяла его за руку, и так, не расцепляя рук,