Ее не отпускало неясное не то что бы несогласие, а скорее вызванное предыдущими заявлениями Димы неудобство понимания: она видела, что он беспокоится. За нее. Не так, как беспокоился бы о случайном встречном. Не так, как она сама хотела бы в подобной ситуации беспокоиться о нем, и теперь с досадой осознавала, что с этим она уже опоздала.

Они пересекли тот этап в общении, когда молчаливая безучастность другой стороны не считается за грубость. Изначальное условие их договора — отсутствие любого взаимодействия на личном уровне — перешло из списка обязательных пунктов в невыполнимые.

— Извини, меня бесит, когда что-то делают за меня. Не умею принимать помощь… не знаю. — Лара отвела взгляд.

Признание вызвало дискомфорт и пощипывающее внутренности желание припрятать все свои мысли, реакции и чувства куда подальше. Казалось, она только что сообщила глубоко личную информацию о себе. Вроде бы пустяковую, но уязвимость. Лара-то хорошо знала, что одну из многих — и страх был вручить не тому человеку ключ к себе и пульт управления в придачу.

Единственным стимулом объясниться были искренность и рациональность озвученного Димой предложения. Беспричинно грубое поведение Лара себе не позволяла, стараясь быть честной во всем, всегда признавала доводы наиболее убедительной стороны. Ум ей никогда не отказывал, она прекрасно осознала, что прав на этот раз Дима. Какой бы персонально для нее неприятной ни была эта правота.

Внимательно рассматривая разложенные на столе бумаги, Лара не знала, с каким выражением лица Дима выслушал сказанное, но последовавший ответ прозвучал вполне спокойно:

— Это я могу понять, но… — он хмыкнул, — придется тебе-таки потерпеть мое общество, пока все не устаканится. Ничего сложного в том, чтобы тебя привезти—отвезти, нет вообще. Если эти уроды и впрямь такие несмелые, как ты думаешь, то к нам двоим не полезут: нафига им свидетель и потенциальный удар в нос?

— А ты прямо-таки драчун? — Лара не удержалась от подкола. Встретилась глазами с сияющими самодовольством мужскими и улыбнулась краешком губ.

Дима подмигнул.

— Все может быть. Я вообще-то в секцию ходил.

— В какую?

— По карате.

Лара якобы пораженно покачала головой.

— Правда?

— О да, — протянул он, расплываясь в загадочной, как у вновь оставшегося дома без взрослых маленького проказника Кевина Маккаллистера, ухмылке. — Я в первом классе боевиков с Джеки Чаном насмотрелся и родителей доставал круглосуточно — мечтал бить кирпичи руками и лазить по стенам.

— У тебя и пояс есть, каратист?

— Сразу тебя разочарую: черного нет, не заслужил.

— Жа-а-аль.

— И занятия я бросил в девятом классе, так что особо на меня не надейся. — Дима пожал плечами и потупил взгляд, всем видом демонстрируя свою непригодность к физической расправе с противником. Лара рассмеялась, но быстро посерьезнела, вспомнив, что в действительности скрывалось в этом наигранно веселом обсуждении.

— Ты понимаешь, что подвергнешься тем же рискам, что и я? — спросила она вдумчиво, не надеясь, но тем не менее пытаясь в последний раз вразумить. — Я не могу гарантировать, что ничего не случится.

Дима только покачал головой, отказываясь заходить на второй круг прений. Наклонился через стол так близко к Ларе, что они почти соприкоснулись лицами, и произнес дразняще, обдавая ее губы теплым дыханием:

— Лар, ты когда запомнишь, кто меня растил? Я всю жизнь в этом варюсь, не напугаешь.

Майские праздники в этом году выпали длинные. Лара, измотавшаяся за апрель до предела, из последних сил дождалась благословенной (иначе не скажешь) возможности перевести дух и хотя бы немного разобраться с накопившимися делами.

За десять дней выходных можно было слетать в полноценный отпуск, но она не нашла сил выбрать направление поездки и купить билеты. Не привлекала ни притягательная своей близостью Европа, ни полные тепла и солнца моря и океаны, ни — на худой конец — один из пафосных релакс-отелей в Подмосковье.

Когда Дима, уезжавший к родителям на все свободные дни, чтобы, как он сам сказал, на год вперед наесться шашлыков и належаться в гамаке, полюбопытствовал у Лары о ее планах на ближайшую выходную неделю, то был очень удивлен, что отдыхать она не собирается, — в Москве не отправиться на длинных майских, если не за границу, то хотя бы в Питер или к родне на природу, не стремились единицы. Лара пожала плечами, не объясняя своих мотивов. В начале мая у нее давно с настроением не ладилось.

Седьмого числа был ее день рождения, но любые светлые чувства, игристое предвкушение сюрприза и веселья затерялись в прошлом. Только в памяти с реальностью каждый раз диссонировали то ли сохранившиеся из детства ожидания, то ли недовольство собственной несуразностью — ведь ощущение неправильности никуда не исчезало. Лару знала, что упускает, что бывает по-другому, и все десятилетиями идет не так, как должно. В этом и была беда: ей было с чем сравнить.

После гибели отца мать прекратила отмечать дни рождения, как и любые знаменательные события. Поначалу, случалось, родственники заходили в гости без приглашения, но вскорости завязали с визитами, наверняка заметив, что праздником в квартире Белых каждый раз и не пахло.

Из года в год Лара улавливала в себе растерянность перед этим днем. В школе — когда одноклассники интересовались, позовет ли она их к себе и что ей подарили дома; в университете — слушая, как одногруппницы во всю планируют торжества в свою же честь; на работе — принимая от коллег в подарок огромный букет и одновременно с тем понимая, что все полученные ею за жизнь цветы — дань формальной вежливости и она совершенно не знает, каково получить букет по другому поводу, потому что искренне, от сердца, из любви ей дарили букеты полевых цветов и только в раннем детстве: чаще всего — отец, иногда — дедушка, которого Лара запомнила плохо.

В ее дне рождении не осталось ничего приятного, одна горечь утраченной, утекшей сквозь время стороны жизни. И бессилие. Потому что нельзя ничего изменить, нельзя избавиться от рождавшихся вне всякой объективности разочарования и обиды. Проще было игнорировать: праздник и вызванные им переживания.

Лене эти соображения, даже в сжатом и приглаженном на предмет нормальности виде, не нравились. Ежегодно она предпринимала попытки Лару куда-нибудь вытащить; в университете, когда они еще жили вместе в общежитии, даже девчонок своих приглашала, пока не убедилась, что в компании малознакомых людей Лара расслабляться и не подумает. За последние несколько лет свой энтузиазм она поумерила, но никогда не позволяла Ларе проводить день рождения в одиночестве.

В полдень заявившаяся на порог ее квартиры Лена, вручив и бутылку с шампанским, и коробочку с подарком, прошла на кухню, поставила на стеклянный круглый стол любимый торт Лары и, улыбаясь, подразнила:

— Все-таки стоило и твоего Диму пригласить. Он три недели тебя сторожил. Заслужил почетное место за столом.