Солнце заиграло бликами по полупрозрачной бежевой ткани нарочито свободной футболки и струящихся домашних брюк, вспыхнуло ореолом в копне длинных, свободных от укладки волос, ярко засияло в глазах. Дима от неожиданности просто залип.

Лара, не понимая, чем вызван его ступор, нахмурила брови и сощурилась. Поймав глазами движения ее лица, Дима удивился, заметив на нем веснушки. Крошечные, светло-желтые пятнышки, рассыпавшиеся редкими группками на коже лба и щек и чуть сильнее — на носу, они придали Ларе совершенно иной, девчоночий вид, словно Диме повезло встретить ее на десять лет раньше, на первом курсе университета.

— Привет, — он поздоровался. Осторожно прикрыл дверь, испытывая сильное желание потрясти головой, чтобы избавиться от охватившей его медлительной растерянности. Протянув Ларе букет, заулыбался лукаво и заговорил, подразнивая, надеясь, скрыть свои истинные мотивы: — Утром ходил с батей в лес, решил тебе, городской жительнице, привезти гостинцы.

Молчиливо приняв в руки охапку цветов, Лара отреагировала неожиданно и… странно. Замерев, она, опустив голову, долго смотрела на букет, а потом подняла на Диму распахнутые, переливающиеся влажной зеленью глаза. Вид у нее был как будто горестный.

— Лар, ты что? — Дима, растерявшись, подошел ближе.

Лара покачала головой. Улыбнулась — коротко, по-особенному.

— Все хорошо. Просто… мне всегда отец из леса медуницу привозил. Вспомнилось.

Она говорила ровным, безэмоционально-идеальным тоном, но Дима уже хорошо знал, что тон этот — для чужих. С ним Лара, возможно, не отдавая себе в том отчет, уже давно говорила по-другому: живо, с оттенками, не контролируя каждый звук — с иногда сбивающимся дыханием, обрывающимися фразами и словами.

Ее нынешняя попытка отгородиться подсказала Диме, в чем может быть дело. Догадка, вероятно, отчетливо промелькнула в выражении его лица, потому что Лара, все тем же, не своим голосом объяснила сказанное раньше:

— Он погиб при исполнении двадцать лет назад.

— Прости, — Дима извинился то ли за цветы, то ли за не укрывшийся от нее мысленный вопрос.

— Все нормально. Цветы — это хорошее воспоминание. Спасибо. — Наконец, ее голос стал теплее, и Дима снова поймал ее взгляд: какой-то светлый, совсем-совсем невинный, даже беззащитный.

Защемило сердце и с огромной силой потянуло Лару поцеловать и обнять; крепко вжав в себя, укрыть от любой тоски, но Дима помнил, что нельзя.

Просто так, сходу, не в качестве прелюдии к сексу — нельзя.

Прежде чем Дима успел что-нибудь сказать в ответ, Лара, прижав цветы к груди, махнула рукой в сторону кухни:

— Ты будешь чай? — Он кивнул. — Хорошо, тогда разувайся, мой руки и проходи.

От реплики «Да, мой командир!» Дима удержал себя волевым усилием. Оставшись в коридоре в одиночестве, он, стягивая кроссовки, поспешно осмотрелся. В свой прошлый, первый и до сегодняшнего дня единственный визит, ему не удалось изучить обстановку в квартире, но он собирался восполнить существующий пробел.

В прихожей примечательных глазу или уму вещей не было, гостиная с порога не просматривалась, кухня была видна лишь отчасти. В ванной Дима мыл руки долго и тщательно — будь он таким усердным лет так двадцать с небольшим назад, мама не нарадовалась бы, — и разглядывал заполнившие пространство вокруг баночки и скляночки, коих обнаружилось в приличном количестве, но интересовало его другое.

Он тщательно просмотрел каждую полку на предмет любой мужской косметики, лишнего геля для душа или второй зубной щетки. Внимание к деталям, ключевая способность любого хорошего юриста, позволяла выяснить целую уйму занимательных фактов о чем и ком угодно без единого вопроса.

Дима, конечно, не думал, что Лара могла ему лгать об эксклюзивности их отношений. Цель его изысканий была в ином: понять, когда в последний раз Лара жила с мужчиной и жила ли вообще. С большей вероятностью на глаза попалась бы незначительная мелочь, выдававшая былое присутствие второго человека в квартире: свободный крючок или забытая сменная кассета для бритвенного станка — вариантов масса.

Ни одного подтверждения тому, что Лара до их встречи с кем-то сожительствовала, не нашлось. Диме подумалось, что ванная комната в целом намекала, что даже редких гостей тут не ждут: тех же полотенец было только два — большое и маленькое — для лица и для тела, нужды внезапных посетителей, очевидно, не учитывались. Предположение, что идея с отношениями без обязательств возникла у Лары после тяжелого разрыва с каким-нибудь мудаком, потеряло в убедительности.

Вероятно, причина заключалась в другом; Дима упорно отказывался верить, что Ларе просто-напросто не нужны близкие отношения с людьми вообще. Он же замечал ее отклик, ее неспособность быть полностью безучастной: что бы она не заявляла на словах, их взаимопонимание не было миражом, Дима чувствовал свою, особую, связь с Ларой и не желал ее потерять.

Встретившись глазами с собственным отражением, он усмехнулся и, наконец, выключил воду. Ни одной идеи о том, как поступать дальше, как добиться от Лары настоящего доверия и влюбленности, ни малейшего представления, как сдвинуться с мертвой точки, — это оказалась действительно головоломательная загадка, но не пугающая: чем мудреннее была задача, тем сильнее Дима загорался.

На кухне он появился, когда Лара заканчивала разливать по чашкам кипяток. Наблюдая за ее движениями, он сел за стол, не зная, о чем стоит говорить. Он не забыл ее слов об отце, но не решился поднимать эту тему. Болезненная реакция на цветы, напомнившие Ларе о детстве, не прошла мимо его внимания.

— У меня есть шоколад, печенье и даже торт. Что ты будешь? — Лара первой завела разговор.

Казалось, ее сковала неловкость: чересчур напряженная для хозяйки, она стояла, опираясь на кухонную тумбу, и словно не находила себе подходящего места: чуть сдвигалась то в одну сторону, то в другую, то отклонялась ближе к гарнитуру, то, напротив, переносила вес вперед, как если бы лишилась опоры.

— Давай торт, — недолго думая, ответил Дима, много более увлеченный осмотром кухни, чем возможностью поесть.

Просторная, светлая комната с вполне приличным, последние лет десять стоявшим здесь мебельным гарнитуром и такой же давности электроникой, чистая, опрятная и упорядоченная, тем не менее с первого взгляда заявляла, что квартира — съемная. В таких квартирах на кухне всегда чего-то не хватало: лишней утвари, ломящейся из шкафов посуды, привезенных из путешествий магнитов на холодильнике и вытяжке над плитой — всего того, что копится, если людские порывы к стяжательству не сдерживаются перспективой скорого и внезапного переезда.

Найдя взглядом на широком, углубленном подоконнике собственный букет, Дима, к своему удивлению, сразу же заметил за ним другой — огромный; наверное, с сотню белых роз.

— Ого, по какому поводу такой букетище? — Вопрос вылетел из него раньше, чем он успел бы, проконтролировав интонацию голоса и выражение лица, избавить их от намека на уязвленную ревность.