Бежали секунды. Опускалось солнце. Я все больше падал духом: я снова не понимал, чего Микель от меня хочет. Выскочить из представлений о добре и зле для меня – все равно что выпасть из собственной кожи…

Шорох за спиной привлек мое внимание. Я обернулся; с почти вертикальной скалы по ту сторону дороги скатился камень размером с куриное яйцо, проскакал по бетонному покрытию, и это был уже второй камень. Или третий; вилась пыль над склоном, ручейками струился мелкий щебень. Дураки-ремонтники не укрепили вовремя склон, а это смертельно опасно. Единственный камень по ветровому стеклу может кого-то убить, а уж если случится оползень…

Из-за поворота вынырнула машина, нарядная и белая, как жертвенный голубь. Я глянул вверх, оценивая опасность, и у меня в мозгу будто лампочка полыхнула: вот что имел в виду Микель.

Если я ничего сейчас не сделаю, если буду стоять и смотреть, как обвал накрывает машину, – это и будет чудо, не доброе и не злое. Чудо – потому что я, Леон Надир, в критической ситуации выберу бездействие. Не доброе и не злое – потому что наблюдатель нейтрален. Я впервые окажусь вне добра и зла и выйду на новую ступень опыта…

…Но я не буду стоять и смотреть. Не такой ценой, Микель.

Склон, готовый пролиться тысячами камней, замер, будто вмиг залитый бетоном. Ячейки железной сетки, только что расслабленные и ржавые, сцепились, как колечки воинского панциря. Это было чудо, сохраняющее жизни, это был мой провал как ученика волшебника, но мне было плевать в тот момент – я стоял и смотрел, как мимо едет белая машина, и человек внутри ни о чем не подозревает. Вот машина поравнялась со мной…

Водительское окно приоткрылось, над стеклом протянулась рука, окурок вылетел на обочину и запутался в сухих стеблях.

По траве побежал дымок. Поползли, расширяясь, границы черной проплешины, появились первые языки пламени. Год назад этот склон уже горел, ближайшие дома отселяли, в пожаре гибли еноты, опоссумы, рыси…

Я поймал легкую дрожь, мурашки от затылка до пяток. Не сказал ни слова, не произнес ни формулы.

Затоптал огонь, справился с лихорадкой и только тогда неторопливо развернул свой самокат.

* * *

Левое переднее колесо нависло над пропастью и до сих пор вращалось. Машина балансировала на краю, на брюхе, будто бильярдный шар на острие шпаги. Я подъехал в тот момент, когда водитель с разбитой мордой (сработала подушка безопасности) на четвереньках выбирался через пассажирскую дверь. От него явственно воняло жидким дерьмом.

– Какая неприятность, – сказал я задумчиво.

Вынул свой телефон и набрал «911».

Солнце опустилось за горизонт, но облака еще долго меняли цвет от золотого, через опаловый, к темно-синему.

* * *

Я вернулся домой уже в сумерках. Люблю это время, когда свет перетекает к новому оттенку каждую минуту, и солнце уступает власть фонарям, камину… ну, или далеким фарам и электрическим лампочкам.

Микель стоял на пороге. Я виновато развел руками:

– Ну, в общем, правосудие тоже в какой-то степени вне добра и зла…

– «Преступника следует судить по законам его страны, учитывая все обстоятельства», – процитировал он мои же слова. – Где твое правосудие, Леон? Сообщение в полицию, фиксация правонарушения, суд, штраф – где?

Я ответил очень тихо и очень в рифму. И тут же испугался до мурашек. Я всегда сперва дерзил ему, потом пугался.

Он вздохнул, показывая, что не сердится. Я ниже опустил голову:

– Я употребил власть. Власть тоже вне добра и зла.

– Ты спас его. Это добро, будешь спорить?

– Потом я наказал его. Этот идиот больше не кинет сигарету, скорее съест ее.

– Тоже добро, – сказал он мягко. – Но сомнительное. А если завтра он вместо сигареты кинет партнера, например, или сядет за руль пьяным, собьет ребенка…

Я вздрогнул, покрываясь мурашками, как на сквозняке. Может, в самом деле стоило его прихлопнуть… Или хотя бы не вмешиваться, глазеть, как стрелочник в задаче о вагонетке?!

– В той машине могли быть другие люди, – я почти наугад нащупывал аргументы, – невиновные, дети, младенцы…

– Но после сигареты уже все было ясно? Давай разбираться: мое задание ты провалил, когда спас негодяя. Понял ошибку, впал в ярость, как настоящий Кристалл, и… почему ты не скинул его с дороги вместе с его статусной тачкой? Там ниже пустынный склон, ни одно животное не пострадало бы…

– «Паршивую овцу убивай, – процитировал я с отвращением, – чтобы сохранить здоровым стадо и взять потом шерсть».

– Хорошая память, – он кивнул одобрительно. – Вот давно же знаю, как здорово ты запоминаешь тексты Кристального Дома, и всякий раз удивляюсь…

– Но я же вырожденный потомок Кристаллов, – напомнил я саркастически.

– Леон, сегодняшний опыт говорит не о твоем наследстве и не о твоем таланте, а о том, кем ты себя считаешь. Ты себя принципиально не видишь убийцей. Это не хорошо и не плохо… Но это не навсегда.

– Видите ли, – сказал я осторожно. – Убив одного негодяя, я должен быть последовательным и убивать всех плохих. Потому что глупость и несправедливость – оставить жизнь убийцам, насильникам, сутенерам, генералам, отдающим преступные приказы, продажным судьям… Я тогда должен отставить все дела, не спать и не есть, каждую минуту судить и казнить. Да к тому же пришлось бы погубить половину моих инвесторов, и я лишился бы финансирования…

– Болтать ты умеешь здорово, – без улыбки сказал Микель. – Я понимаю, почему люди несут тебе деньги… Идем со мной.

* * *

В кабинете Микеля над столом сама собой вертелась призрачная сфера размером с баскетбольный мяч, а вокруг двигались, пересекаясь и расходясь, тени, орбиты, отражения. Мерцали чужие океаны, сорванные с твердой поверхности и развешанные в пустоте, как паруса. Перетекали друг в друга реки света и захлестывалось петлями пространство. На этой модели Микель когда-то объяснял мне устройство мироздания, но я мало что понял, кроме того, что сумма миров стремится к бесконечности и мой собственный дом на далеком берегу еще дальше, чем я мог бы представить.

Где-то там по далеким морям ходила теперь Герда. И там, в лоскутном океане, кружился материк, где она пятьсот лет произрастала сосной и где ее распилили на корабельные доски. Там жили миллиарды существ, похожих на людей и непохожих, и не подозревали о существовании друг друга, но палачи Герды как раз были человекоподобны, и вот их бы я…

Я отвел глаза – от этого верчения, движения, качания у меня очень скоро наступала морская болезнь.

Микель уселся в кресло и кивнул мне на стул напротив: