– Мудрая мысль.

– Дельная мысль, Сахиб.

– Так вы едете?

– А ты предлагаешь отказаться? Если все-таки что-то случится… Сахиб, раздави эту чиновью букашку.

– Я его достану и на том свете, – пылко воскликнул Шарифов.

Комплекс охраняли двое скучающих милиционеров. Они проверили документы и пропустили Амарова в здание. Тут же «шестерка» из прислуги провел его в раздевалку. Там азербайджанец разоблачился.

Стол в предбаннике был накрыт. За столом сидели двое: вице-губернатор Яков Гопман и главарь «красноармейцев» Хамсай.

Лицо Хамсая удивленно вытянулось. Амаров, тоже очень удивленный и раздосадованный, скрыл свои чувства и вежливо поклонился:

– Вечер добрый всем.

– Присаживайся, – кивнул вице-губернатор.

Откуда-то из-за двери возник официант. Он разлил вино по бокалам.

– За встречу друзей, – поднял Гопман бокал и гнусно хихикнул.

Хамсай нахмурился и не двинулся с места. Амаров насмешливо глядел на него.

– Уймитесь, горячие парни, – хмыкнул вице-губернатор. – Мириться вас собрал.

Амарову хотелось сказать – без сопливых разберемся. Но он лишь закивал.

– Не я все начал, – прошипел Хамсай, которого после несостоявшейся «стрелки» продержали сутки в камере и выпустили – злого, созревшего для кровавой мести.

– Я начал, – кивнул вице-губернатор. – Рынок «Гяндже» выделен. Написано пером, топором не вырубишь.

– Смотря каким топором, – буркнул Хамсай.

– В городе – разборы. По телевизору вчера репортаж показали. Вам что, нужна бригада прокуратуры из Москвы? Нам – нет, – сказал Гопман.

– Но… – попытался возразить Хамсай.

– Вы миритесь. Или…

– Или? – заносчиво осведомился «красноармейский» главарь.

– Или к разбору подключатся люди со стороны. И всем на орехи достанется.

– А убытки кто оплатит? – возмутился Хамсай.

– Вот именно, – поддакнул азербайджанец. – Хулиганили. Людей били. Товар уничтожили. Плохо вели себя. Плохо.

– А ну, давайте, – потер руки вице-губернатор. – Можете прямо здесь друг другу зубами в филейные части вцепиться. Посмотрим. – Он хихикнул придурочно.

В нем проскальзывала болезненная нервозность с сумасшедшинкой.

– Рынок останется за нами, – сказал Амаров.

– За вами, – согласился Хамсай. – А процент с оборота за нами.

– Какой такой процент, сынок? – покачал укоризненно головой Амаров.

– Небольшой. Треть. Только с реального оборота, не бумажного.

– Ая-яй. – Амаров посмотрел на него как на шизофреника.

Начался ожесточенный торг, за которым с наслаждением наблюдал вице-губернатор Гопман. На его лице была написана радость ребенка, которого привели в цирк.

* * *

– Это… Ну давай. – В дверях Татарин хлопнул Эллу по заду.

– Синяки останутся, дурак!

– Приду. Завтра, – махнул он рукой и направился вниз по лестнице.

Он сел в «БМВ», стоящий перед домом. По телу растекалась сладкая истома. Он не мог отойти от сегодняшней ночи. Элка с Галкой – лесбиянки. Надо же! Втроем балдежно погуляли. Он уже три месяца пользовал их поодиночке. Первый раз развлекались все вместе. Девчонки терлись друг о дружку, потом принимались за него. А он время от времени стискивал их в объятиях, и ему очень хотелось, чтобы они кричали, корчились от боли в его руках.

– У, бля, – покачал он головой и тронул машину с места. Вырулил с тесного двора на улицу Жукова.

Татарин был из племени отморозков. Сколько он себя помнил – всегда кого-то бил, размазывал по стенкам, с кем-то махался. Когда ему исполнилось шестнадцать, изнасиловал свою двенадцатилетнюю сестру. Мать, пьяная вусмерть, в это время храпела, зарывшись мордой в опрокинутое мусорное ведро.

Сестра оказалась не в претензии, ей понравилось. Через два года она перебрала дозу дихлофоса в подвале и умерла, но Татарина это особенно не удивило и не огорчило. Окружающие люди представлялись ему какими-то неясными, тусклыми фигурами. Они не вызывали у него никаких чувств. Они становились интересными, только когда кричали от боли.

Он страдал истерией. Вид крови распалял его. Вид беспомощной жертвы доводил до безумия. А при столкновении с более сильным и отчаянным противником в нем шевелился колючий холодный зверек, лишавший его сил. В мире не существовало ничего, что заставило бы его пожертвовать собой. Он не годился в солдаты и телохранители. Но он идеально подходил на роль киллера и палача. Совесть он считал выдумками малахольных, ни на что не годных недоумков. Жалость принимал за слабость. Слово «сострадание» он не мог выговорить без запинки. В его тупой башке с трудом ворочались немногочисленные мысли, и ни одна из них не способна оторваться хоть на сантиметр от земли.

В «красноармейской» банде его считали крутым. Здоровенный, косая сажень в плечах, с бычьим загривком и мощными плечами, весом далеко за центнер, он хорошо стрелял – натренировался в каком-то левом спортивном обществе, через которое прошли многие «красноармейцы». И никто не знал о том холодном предательском зверьке, сидевшем в нем.

Дел крутых давно не подворачивалось, и Татарин начал скучать. Еще года два назад, когда он только прибился к Хамсаю, разве такая жизнь была? Людей вывозили за город, подвешивали на суку и жгли пятки. Закапывали по горло в землю – это почему-то действовало лучше всего. Воевали сперва с «централами», пока не скорешились с ними, потом с кавказцами, пока все не утряслось. Несколько раз его задерживала милиция. Но братва не оставляла в беде – быстро вызволяли, выкупали. В городе ведь все продается и покупается.

Уже год продолжалось затишье. Сферы влияния распределили. Кого надо – замочили. Теперь знай только бабки собирай да еще иногда долги выбивай. Скукотень!

Татарин втайне от Хамсая совершил в это время несколько набегов на городских бизнесменов. Работал с двумя корешами, голью перекатной. Для них каждый бакс – сумма. А он делал это не столько ради бабок, сколько для удовольствия.

Три месяца назад он потешился мокрухой. Одна его подружка обратилась за помощью. Сошлась с каким-то парнем. А когда собралась его бросать, тот потребовал с нее возместить все деньги, которые на нее потратил за год, – что-то около пяти тысяч долларов. Татарин с теми двумя корешами ему и возместил все. Убивать сначала не хотели. Вывезли за город. Отметелили. Татарин погорячился. Не сдержался. Будто шлюз какой-то в мозгах открылся, когда этот малахольный ползал перед ним на коленях. И Татарин не смог остановиться. Перевел дух только тогда, когда кореша пытались оттащить его от уже мертвого тела.

Та терапия пошла ему на пользу. После нее он воспрянул духом. И вот с черными конфликт. Это хорошо. Будет работа. Будут деньги. Начнутся стоны и мольбы о пощаде на радость палачу. Хотя, поговаривают, Хамсай решил с азерами на мировую идти. Козел этот Хамсай. Слабак. Эх, если бы его да по горло в землицу… Татарин сладостно прижмурился, улыбнулся, побарабанил пальцами по рулевому колесу.

Он вдавил газ. «БМВ» вылетел на встречную полосу, обогнул медленно плетущийся, как слон на водопой, рейсовый автобус и устремился вперед. Правила дорожного движения он не уважал.

Перед поворотом с Пригородной на Чистый переулок часть пустынной дороги оказалась обнесенной оранжевыми колпачками. И надо же, в самом узком месте застыл заглохший «Москвич» – ни