– Мог бы просто сказать: командир, подари камуфлу по знакомству, – сказал я, стаскивая с себя сильно драную память об армии.

Понятно, что мои окровавленные и разодранные во многих местах обноски ему на фиг не нужны. Но знает, что дорогой подарок я принять откажусь, вот и придумал выход. Правда, и мне кочевряжиться не с руки – моя пятнистая дембельская куртка в целом-то состоянии порой вызывала косые взгляды прохожих и стражей правопорядка. А уж с разодранным в лоскуты рукавом и пятнами крови, которые уже не скрыть никаким камуфляжем, на людях теперь точно не появиться.

Я бросил многострадальную куртку на кресло.

– А мне точно нужно туда идти? – спросил я на всякий случай, чтобы что-то спросить: идти в комнату было, честно говоря, немного страшновато. Как на казнь или что-то в этом роде. – Здесь никак?

– Никак, – отрезал Рус. – Первое Перерождение вещь глубоко личная и происходить должна в одиночестве. Тем более у тебя, когда хрен знает, что получится на выходе. Это нам не привыкать – перекинулся в нетопыря, помахал крылышками – и обратно в человека, если ломает вместе со всеми гоняться под луной за крепкозадыми летучими мышами женского полу и при этом постоянно думать, не свалились ли с меня ненароком Покровы Маскарада. Я уж лучше как-нибудь в человечьем обличье за девчонками поухлестываю. А у тебя, можно сказать, первое свидание со своей истинной сущностью. И это священно.

Он замолчал. Больше трепаться было не о чем, и я пошел куда сказали. И, уже закрывая дверь за собой, услышал тихое:

– Ни пуха, ни пера, командир.

– К черту! – бросил я через плечо.

Комната отдыха Руса представляла собой банальный траходром. Мой комотд еще в армии славился слабостью к женскому полу и ответной слабостью женского пола к нему. Чему я втайне немного завидовал. Его породистая физиономия – это не моя покоцанная рожа для любительниц острых ощущений. Как и его фигура гимнаста со стажем, которая гораздо чаще притягивала женские взгляды, нежели мои стати деревенского кузнеца, слегка заплывшего несгоняемым пивным жирком. Представляю, как Рус тут «отдыхал», судя по ободранной то ли ногтями, то ли когтями ореховой спинке громадной кровати.

Стены комнаты были отделаны серым облицовочным камнем в стиле готика, то есть имитировали стену замка, только сильно зашлифованную. Под такие стены хорошо подходили те же самые подсвечники в виде рук, сжимающих светильники – не иначе в свое время хозяин замка заказал их оптом по дешевке. Помимо слегка покоцанного ложа для любовных утех в комнате имелись бар, кресло, столик с неизменным хьюмидором на нем, обещанный шкаф и громоздкое старинное трюмо с огромным зеркалом почти во всю стену, напоминающим по форме плазменную панель, в котором отражалась вся комната. И кровать, разумеется, в центре. Н-да, Рус эстет, ничего не скажешь.

В углу прямо в стене была вделана полупрозрачная створка душевой кабины. Тоже логично – лежишь себе на койке, разглядываешь размытый силуэт дамы, готовящейся к сеансу отдыха хозяина замка, и предвкушаешь с сигарой в зубах…

– Тоже так хочу, – хмыкнул я. – Только сначала помыться, а потом – хоть к черту на рога.

Вид Русовой комнаты отдыха настроил меня на саркастический лад. Страх куда-то пропал, да и чего бояться-то, в самом деле? Возможной смерти во время Перерождения, о которой говорили Папа Джумбо и Рус? Так глупо бояться того, что все равно рано или поздно с тобой произойдет, без такой установки в спецуре делать нечего. Боли? Вот уж чего в жизни было предостаточно, так что ежели чего – потерпим. Жалко только будет, если коктейль из чужеродной крови в инвалида скрутит или в тварь какую непонятную, как на картинах Дали – один глаз, одна рука, один коготь на ней и больше ни хрена. Но и тогда не беда. В таком случае тычок когтем в собственное горло или сердце будет наилучшей точкой, которую ставит в таких историях тот, кто знает, что жизнь на самом деле штука не бесконечная. Поэтому, как и говорилось выше, сначала помыться, чтоб не провонять Русову комнату ароматами пота и разлагающейся крови, а там – будь что будет.

Я снял рубашку, штаны с поясом, ботинки с носками, бросил все это на пол, опасаясь замарать кресло, которое было обито не кожей, а дорогим красным бархатом, и только собрался отодвинуть створку душевой кабины, как меня скрутило.

«Началось», – понял я.

На этом мысли кончились. Потому что, когда у тебя в желудке взрывается граната, мысли вышибает напрочь. Промелькнуло на грани сознания что-то типа «ну сколько же можно за один день?!»… Но это уже были так, не мысли, а их ошметки, похожие на куски разодранной плоти, которые разбрасывает во все стороны разрыв противопехотной Ф-1 при прямом попадании в индивидуальный окоп.

И при этом в зеркало я отлично видел все, что со мной происходит.

Меня скрючило в углу между панелью душевой кабины и столиком с хьюмидором. Обхватив руками живот, я сполз вниз по стене вдоль неровных прямоугольников искусственного облицовочного камня, оставляя на них кровавые разводы и ошметки кожи. Я не успел разобрать, то ли это камень все-таки оказался чем-то вроде крупной наждачки, то ли я какую из своих многочисленных ран разбередил, как мое сознание словно кто-то выдернул из этой реальности и швырнул в черную бездну, на дне которой мерцали сотни, тысячи, мириады разноцветных огоньков…

…Я упал в нее, словно в океан, заполненный коктейлем из мрака и призрачного света, который испускали крошечные светляки, кружащиеся в грандиозном, поражающем воображение хороводе. Один из них подплыл ко мне, остановился, словно решая, продолжить знакомство или нет, – и вдруг рванул в сторону, словно обжегшись о пламя свечи.

Я и был пламенем. Таким же, как они, по форме и размерам, но другим по спектру испускаемого света. Все огоньки, что кружились в обозримом пространстве, были трех цветов – красного, словно кровь, белого, будто отблеск на серебряном клинке, и золотистого. Причем последних, похожих на осколки солнечных лучей, было неизмеримо больше, чем белых и красных. Правда, свет от них исходил слабенький и они постоянно гасли, когда сами собой, а когда и поглощаемые более крупными и яркими кроваво-серебристыми соседями. Гасли, но и возрождались из тьмы и золотого света, испускаемого соседями, вновь затевая медленный танец и при этом копируя движения тех, что сгинули в бесконечном хороводе огней.

Лишь я был изгоем в этом коктейле из танцующих звезд и черного, абсолютного мрака.

Что будет, если смешать цвет крови, серебра и золота? Наверно, и будет то, чем был я в этом мире, – единственная точка в мириаде разноцветных огоньков, испускающая свет пламени. От которой невольно отшатывались остальные, словно я обжигал на расстоянии их невесомые сущности. Постепенно вокруг меня образовалась пустота, заполненная тьмой. На границе которой угрожающе колыхалась уплотнившаяся масса разноцветных светляков, словно объединившаяся против проникшего в их мир чужеродного тела…

Внезапно где-то далеко наверху раздался тонкий, еле слышный писк, сопровождаемый звуком, схожим с хлопаньем белья, вывешенного хозяйкой на просушку и потревоженного ветром. Невидимые полотнища словно предупреждали о надвигающемся урагане, а писк звал за собой, указывая направление. И я рванулся навстречу этим звукам, вверх, во мрак, в пустоту, оставляя внизу настороженное море живых огоньков…