– Когда или если?

– Когда, – непреклонно сказал Засядько. –А письма ее вот…

Он показал другой рукав, где из-за обшлага тоже выглядывалпотертый листок бумаги.

Но Лякумович почти не слушал. Какой же величайшей силой волинужно обладать, чтобы на краю пропасти все так же жадно стремиться к знаниям!

Не успел додумать эту мысль, как вдруг впереди и сверхураздался страшный грохот. И сразу же чья-то сильная рука бесцеремонносхватила его за воротник, рванула в сторону. Лякумович ощутил, что его ногиотделяются от земли. Несколько метров он пролетел по воздуху, больно ударилсяпри падении о камни. На голову посыпалась снежная пыль, в полуметре пронесласьгруда камней, из которых самый маленький был с пушечное ядро, а иныепревосходили по размерам откормленного быка.

– The mountain avalanche, – послышался невеселый голоскапитана.

– Что? – спросил ошеломленный поручик.

– Горная лавина, – перевел Засядько. – Если яправильно произнес. У этих англичан, оказывается, написано по-немецки, а произноситсяне то по-старофранцузски, не то еще как…

Лякумович влюбленно глядел на друга, спасшего ему жизнь. НоЗасядько тут же вернул его к жестокой действительности:

– Посмотри за колонной. Эта лавина наверняка унесланескольких человек из нашего батальона…

Они вместе с солдатами впряглись в постромки и тащили орудияпо обледенелым горным тропинкам. Шел снег, дорожка над пропастью стала совсемскользкой и почти непроходимой. Иногда Засядько становился свидетелем того, каквпереди срывались и падали в ущелья орудия вместе с тащившими их гренадерами.Он стискивал зубы и удваивал усилия. Грохот обвалов, ледяной ветер, вьюга…А он все тащил и тащил… Потом, уже в России, вдруг просыпался в холодномпоту среди ночи, потому что и во сне тащил на собственных плечах гаубицы.

И все-таки почти половина артиллерии была спасена.Армия вышла из окружения, хотя из двадцати одной тысячи храбрецов осталось вживых менее пятнадцати тысяч. На этом закончился Швейцарский поход. Теперь овторжении во Францию нечего было и мечтать. Изнуренная армия нуждалась вдлительном отдыхе.

На этот раз мостовые Парижа не услышали леденящего душуцокота копыт казацких коней!

На этот раз.

Едва армия вернулась в Россию, Александр как на крыльяхпомчался в Херсон. На перекладных, доплачивая за скорость, правдами инеправдами меняя коней на тех, которые держали для передачи царских указов, ондобрался до Херсона.

Город был все тот же, только показался намного меньше,провинциальнее. Даже люди бродили сонные как мухи, не в пример бойким москвичамили деловым петербуржцам. Здесь жили так, словно на свете не было ни Италии, ниШвейцарии. Их мир был здесь, а за пределами Херсонщины белый свет ужезаканчивался.

Он заплатил извозчику, соскочил на землю и побежал пошироким мраморным ступеням вверх к заветной двери. Стучать долго не пришлось,двери распахнулись, едва он коснулся пальцами тяжелой резной рукояти.

Привратник всмотрелся, отшатнулся. Александр широкоулыбнулся, он понимал его удивление. Уходил отсюда подпоручиком, зеленым юнцом,а вернулся закаленным воином, капитаном гвардии. На нем остался отпечатокдальних переходов, перевалов через Альпы, боев за Мантую, Требию, за множествогородов Италии.

– Доложи, что прибыл капитан гвардии АлександрЗасядько, – велел он весело.

Привратник ошеломленно пропустил его в прихожую, еще болеероскошную, чем в тот день, когда видел ее в последний раз. Появился дворецкий.Привратник сказал, заикаясь:

– Вот господин… велит… доложить о себе…

Дворецкий учтиво поклонился:

– Как прикажете доложить? И по какому поводу?

Александр засмеялся:

– Александр Засядько явился получить то, что емупричитается. Так и доложи.

Дворецкий удалился, хмурясь и оглядываясь. На его лице былосомнение. Вряд ли могущественнейший князь мог быть кому-то должен. И ужнаверняка не простому армейскому офицеру! Александр прошелся взад-вперед погостиной, полюбовался картинами: князь знает толк в живописи, отбирал умело,денег не жалел. А вот мебель и ковры чересчур, здесь влияние княгини.Богато, кричаще, чересчур пышно. Как-то не чувствуется руки Кэт…

Его сердце забилось чаще. Сейчас она сбежит по лестнице,бросится в его объятия. Надо будет отступить на шаг, хоть и легка как мотылек,но после такой долгой разлуки просто собьет с ног.

Ждать пришлось на удивление долго. Начал тревожиться, непонимал, почему стало так тихо. Не вернулся дворецкий с его неизменным «Вассейчас примут» или «Его светлость просят подождать десять минут». Простучалдробный перестук башмаков, потом снова все стихло. Гулко бухнула далекая дверь.Послышались взволнованные голоса, снова захлопали двери.

Александр, похолодев, повернулся к парадной двери и ждал.Еще через несколько мучительно долгих минут появился князь. За эти два года онпогрузнел, двигался медленно, лицо обрюзгло. Он молча подошел к Александру,вгляделся, так же молча обнял. Александр вдруг ощутил, что обнимает старого ибольного человека.

Он подвел князя к креслу. Князь кивнул, и Александропустился на сиденье напротив. Князь посмотрел долгим взглядом, вздохнул:

– Ты знаешь, пришел слух, что ты погиб.

– Как? – подпрыгнул Александр.

– Из Генерального штаба.

Александр пробормотал недоверчиво:

– Я слишком незначительная величина, чтобы мое имя былопредметом разговоров в Генеральном штабе.

Он прикусил язык. По слухам, в Генеральном штабе пристроилсяВасильев, который сбежал от него в Мантуе. Этот интриган мог знать, что князьсобирает сведения об Итальянском походе, и даже знать, почему это делает.Потому и запустил такую ложь…

– Значит, – сказал он с некоторым напряжением, –буду жить долго. Ваше сиятельство, теперь я полностью в вашем распоряжении.И я готов к бракосочетанию в любой день, который вы соблаговолите назвать.

Князь вздохнул снова, тяжело, словно вез телегу с бревнами.Глаза отвел, не мог смотреть в чистое честное лицо:

– Саша… Этот слух о вашей смерти был для нас тяжелым ударом.Особенно для Кэт.

– Что с ней? – встревожился Александр.

– Она…

Князь умолк, говорить ему было почему-то трудно. Александрспросил требовательно:

– Что с нею?

– Саша, она не смогла тебя дождаться.

Словно айсберг обрушился ему на голову и плечи. Сердцесковало холодом. Но губы шевельнулись, едва-едва повинуясь его воле, он сказалсдавленным голосом: