спешить. Ни с кем не разговаривать. Никому не улыбаться. – Ей даже расхотелось знакомиться с постояльцем. Ну, живет и живет. Как же хорошо. Ветер. Листья шуршат. А может мыши или бурундуки. Она открыла книгу и прочла:

«Она вздохнула и перевела

Взгляд на гравюру в деревянной рамке,

Где человек в соломенной панамке

Сопровождал угрюмого вола»[9].

– Что такое. Что меня этот портрет сопровождает. – Она вытащила другую книгу.

«Как плачущий журавль во мраке черной ночи

Лишь слышен крик его издалека,  —

Ужели так же буду плакать я,

Лишь вести о тебе из стран далеких слыша

И больше никогда не видя здесь тебя?»[10]

– Что за книги. Все мне напоминают об этом сумасшедшем.

Она закрыла книгу. И счастье, и покой её охватили. Можно ничего не делать. Слушать ветер. Перебирать книги. Или задремать в углу старого дивана. И ноги будет греть верный Хвост, который, ворча, заберется в другой угол дивана.

Жаклин заснула. А Мари убежала в мезонин. Ей нужно было много рассказать Александру: и про еду из Парижа, и про новости о новой жене президента, и про то, что мама заснула, а книга выпала на пол и Хвост рассердился. Да много чего ещё.

Он написал ещё пять предложений. Но писание не шло. Пришло ожидание – очень хотелось, чтобы на вечерний чай его пригласили.

Пригласили.

Александр почувствовал – Жаклин на него посматривает. А ежели красивая женщина на мужчину посматривает, то он обязательно превращается или в петуха, который кукарекает без перерыва, либо в попугая какаду. Уж ему есть, что показать. Таких перьев у мужчин точно нет.

Все было рассказано. И про снега в Москве и Подмосковье. И про церкви. Низенькие, пузатые, они зовут путника. Приди, помолись. Мы тебя обогреем. И про монастыри. Какие тайны хранят в монастырях. И как стойко они держались за веру, отечество. За царя, наконец.

Бабушка благосклонно улыбалась. Мари, раскрыв рот, слушала все – как сказку. И Жаклин слушала. Смотрела большими своими глазами. В них Александр видел и смущение, и испуг, и радость непонятно от чего.

Ему становилось тепло. Договорились, ежели дождя не будет, пойти, осмотреть поместье Сен-Симона достопримечательность Ферте-Видама.

IV.

Александр и Жаклин увлеклись прогулками. По уже пустынным холодным полям. По просекам. По овражкам, разгребая замерзшие листья. По окрестным поселкам. Церкви везде стояли серые, вытянутые вверх. Словно грозили – ты должен войти. Долг отдать Господу. А не ждать, что будет в храме тепло.

Говорил Александр. Жаклин слушала, опустив глаза. Иногда смеялась. Часто хмурилась. И неожиданно однажды где-то в поле, пугая зайцев, она сказала:

– Хотите, Александр, я расскажу про мужа? Уверена, вам это будет интересно. В конце концов напишите новеллу. Или рассказ. Или повесть.

У Александра чуть было не вырвалось – я уже пишу. Написал уже пять предложений. И заголовок. Но хватило ума промолчать.

Они зашли в местное кафе. Конечно, их уже знали. Деревня. Все про всех и гораздо подробнее, чем на самом деле. Но кофе было хорошим.

– Мой муж, как вы знаете, художник из России. Успешный, что в наши годы, да в Европе, да во Франции – дорогого стоит.

Мы счастливо жили. Вот один из результатов счастья – Мари.

Которую он называл Машкой. И сын уже в высшем заведении.

Все хорошо, но стало с ним происходить что-то непонятное. То он бросал писать. То рисовал каких-то чертей. То собирал в мастерской друзей и пили они беспробудно.

Я беспокоилась. Чего тебе не хватает. Ты – уважаемый.

Ты – талантливый. Наконец – есть деньги. Я тебя люблю. Тебя и теща, моя мама, любит. Ну что тебя гнетет.

А он смеялся. Но иногда говорил – я вот пишу тебя и вдруг меня охватывает страх. Что ты исчезнешь. Ты не знаешь. В мастерской, по ночам, когда я остаюсь работать, ты все ходишь и ходишь по зале. Работать мешаешь.

Я начала понимать – нужно показаться врачу. Да не успела.

Меня вызвали в полицию и долго расспрашивали о муже. Я ничего не понимала. Только умоляла сказать, жив ли он.

– Ещё как жив, – смеялся комиссар. А на втором допросе рассказал, что произошло.

Просто мой муж с тремя друзьями ограбил банк. Взяли хорошую сумму.

Я пришла в себя через минут 20, когда мне дали веками проверенное в участках лекарство – нашатырь. А через три дня комиссар дал мне свидание. Первое. При этом сказал:

– Убей меня Бог, ничего не понимаю. Впервые у меня такой клиент.

Да и я тоже ничего не понимала. На свидании плакала и все просила объяснить, зачем! Для чего! А муж меня утешал, но был весел.

– Да ты и не поймешь, Жека (так он меня называл). Скучно вы живете. Все есть, а куража не хватает. Не русские вы. Поэтому и не нужны эти смешанные, вернее – смешные – браки. А деньги мы частью прогуляли. Где их возьмешь!

Вот именно – где взять. Поэтому и арестовали наш родовой дом. Выплачиваем за счет приемов да раутов. Государство французское, то есть, мое, неспешное. Уже подсчитали, что ещё праправнукам сына платить придется.

Тут Жаклин рассмеялась.

– Но не так все плохо. Нашли какого-то потомка князя Радзивилла, он вдруг воспылал патриотизмом и заявил, что польскую княжну в обиду не даст. Суммы переводят значительные и адвокаты меня успокаивают – все будет хорошо. А пока я каждую неделю езжу во Фрэн. Это тюрьма рядом с городом Антони. Вожу передачи. И право, у меня настроение улучшается.

Муж пишет портреты руководства тюрьмы и своих друзей – сидельцев. Обещают срок сократить и отпустить по УДО. Пусть только скажет, где деньги. А мне он уже сказал. На свидании. В тюрьме. Шептал: «Милая, если бы я знал, где деньги, давно бы отдал. Их бандюганы хапнули и привет».

– А дальше ещё смешнее. Мне адвокат сказал: через год освобождают вашего мужа по условно-досрочному. За него какие-то аристократы польские хлопочут.

Да не тут-то было. За пять месяцев за решеткой до решения суда вдруг мой муж устраивает побег. Бегут пятеро. Конечно, поймали всех.

Спрашиваю, ну что с тобой происходит. Отвечает. Скучно, ты этого не поймешь.

Кстати, он за три месяца написал «Ночной дозор» с лицами всего персонала Фрэна. До сих пор идет борьба, где должна находиться эта картина.

В общем, езжу я теперь, передаю передачи в спецлечебницу. Картины