он был совершенно заброшен и использовался абсолютно не по назначению. То есть, вместо любования природой, народ, в основном мужского пола, делал там совершенно иное…

Весь парк пересекали аллеи липы, тополя, клены. Они многое и многих видели. Жаль, не могут рассказать.

Недалеко от грота находилась танцплощадка. Духовой оркестр из местных пожарных – а они все были в сверкающих золотом касках – играл марши и печальные мелодии. Вроде «На сопках Манчжурии» или «Прощание славянки».

Нам нравилось.

А в субботу и воскресенье играл на танцплощадке уже иной ансамбль. Мы просачивались, конечно, без билета. Стояли кучкой и смотрели. Впитывали. Познавали.

Далее, в конце, была ракушка. Шли различного рода представления. Кукольные – днем. И разговорный жанр. И эстрадные – два прихлопа – три притопа. В общем, посмотрите ещё раз прекрасный козаковский фильм «Покровские ворота». Все сцены с Велюровым сняты в саду Баумана, в нашей ракушке.

Попытки властей сделать из сада очаг культуры, как ни странно, работали. Медленно, спустя рукава, но работали. И мы многое схватывали. И не только плохое. Хотя зачастую это самое плохое и было самым хорошим.

Шахматы

Весна была в этот год затяжная. Но мы уже в парк прибегали. Чистили снег ещё плохо – дворников было мало. Эти чудесные дни мы долго не забывали. Снег ещё везде лежал. На крышах, на тополях и кленах парка, вдоль дорожек. Но уже бежали ручьи. Внизу, в парке, было тихо. А вверху дул ветер, уже теплый. Он сбрасывал с колоколен и веток снег. Хлопья задевали за ветки, рассыпались снежной пылью. Это было похоже на дождь и мне на минуту становилось почему-то грустно.

Но только на минуту. Мы уже подходили к пятачку у первого служебного помещения. Раньше там были мастерские князя, как говаривали няньки между собой.

«И што думаешь, голубушка, да и пороли. Но за дело, за дело. Да и мастера выходили не чета нынешним», – горячились бабки, обсуждая новый и старый режим. «Прижим», – говорили они.

Было ещё холодно, март, ноги подмерзали. Но уже стояли столики. В домике за деньги небольшие и документ в виде залога выдавали доску шахматную и сами шахматы.

Особо доверенным, известным завсегдатаям, выдавали и часы. Шахматные часы казались нам верхом мастерства и стратегической мысли.

Впрочем, мы ничего из шахматного богатства не брали. Ибо денег не было никаких, документов в залог – тем более. Да и главное, в шахматы играть мы не умели совершенно. Но уже увлеклись, пытались учиться, двигали фигуры – у одного Сашки были шахматы.

Конечно, как среди любого вида спорта и здесь, в саду, были свои герои. Главным был дядя Семен. У него был стул – кресло, на которое никто никогда не садился. Вот так.

Дядя Семен был огромных размеров, совершенно без шеи. Всегда красное лицо испещрено морщинами, рубцами, пятнами розового цвета. Глаз не было видно совершенно, но видел он все и всех.

Игры шахматные для нас были интересны по трем основным моментам.

Первое – хотелось научиться играть. Уже витала в воздухе послевоенная шахматная бацилла. Слышались имена Чигорина, Ласкера, Капабланки, Алехина, Ботвинника. Неохотно, невнятно говорили местные мастера про Кереса. Мол, остался у немцев и играл в каком-то первенстве. Мы ещё не знали, что Пауль Керес нигде не оставался. Просто жил в Прибалтийских странах. Там и играл. И не заметил, как одна оккупация сменила другую.

Нас волновали странные названия – испанская партия, королевский гамбит, защита Каро-Канн, ферзевый гамбит. И прочие. Дома мы тихонько бредили будущими победами, а пока их не было – бежали в парк смотреть на своих кумиров.

Второе – в нашем парке все играли исключительно на деньги. В этом был весь смак шахматной игры сада имени революционера Баумана.

Дядя Семен среди всех постоянных игроков был лучший. Не отвечая никаким шахматным стандартам, как то, субтильная фигура, очки, лысина, высокий лоб мыслителя, Семен Николаич, как говорили, чесал всех и каждого. И только на деньги. Под доску клался, как сейчас помню, рубль с каждой стороны.

И пошло. Или блиц, три минуты, с часами. Или плавная, затяжная позиционная игра. Но Семен никогда не проигрывал и это даже уже не злило его соперников. Иногда они собирались и играли все против дяди Семена. И… проигрывали.

Семен Николаич курил «Бокс» и «Ракету» и изредка – «Беломор». Всегда окурок был приклеен к губам, а пепел – на животе. Засаленный пиджак имел у дяди Семена две особенности: справа был привинчен орден «Красной Звезды», а слева из нагрудного кармана тянулась веревочка. Иногда он её дергал и появлялись часы. Они были немецкие, играли какую-то мелодию, а Семен, что-то бормоча, заводил их маленьким ключиком, висящим на этой же веревочке.

Несмотря на лихие годы, никто даже и помыслить не мог – стырить часы Семена. Ходила легенда, что однажды какие-то залетные попытались вечером на Семена напасть. В смысле – часов! Легенда рассказывала, что он просто рукой, кулаком, убил двоих. А третий сбежал. Мы верили. И ещё – у дяди Семена не было ноги. Нас это не удивляло. Мы уже привыкли, что в 1946 году редко у кого из мужиков, что донашивали гимнастерки, все с телом было в порядке.

Вот так мы и стояли у столиков. Иногда слыша бормотание мастеров: «Староиндийская здесь не катит. Её в 35 году Капабланка пытался реализовать. И реализовал – до своего полного мата. Га-га-га».

Ещё нам было интересно, кто сколько выиграл. Конечно, всегда в выигрыше был дядя Семен. Но и Валерка Лусс тоже не промах. Редко без трех – четырех рублей уходил. Мы Луссом особенно гордились, он учился в 10-м классе нашей школы.

А через несколько лет мы узнали, что школьник, комсомолец, ученик школы №… Баумановского района стал чемпионом СССР по шахматам среди юношей. И получил звание мастера спорта.

Так что играйте, молодежь, на деньги. Станете чемпионами.

Однако главной кульминацией нашего торчания у шахмат было ожидание появления Розеншельда.

Розеншельд, или, правильнее, фон Розеншельд, так он себя называл, полностью походил на Паганеля из любимого в ту пору фильма «Дети капитана Гранта».

Наш «Паганель» всегда был в дождевике, помятой, выцветшей панаме. Длинный, худой, с неопрятой рыжей бородкой.

Дополняли этакую непрезентабельность очки, перевязанные веревочкой.

Паганель приходил только в воскресенье. Где он жил, кем работал, куда исчез – загадка, которую мы, лентяи, и не разгадывали. Паганель садился на скамейку парка, доставал из потертого дермантинового портфеля бутылку кефира и булку (тогда она называлась французская, а затем стала московской).