Дядя посмотрел на нее и прошел мимо.

— Ну разве можно так из-за собаки убиваться! — вслед ему сказала тетя.

И тут же залилась слезами.

Тут засмеялась мама.

— Разве это была собака? Это был человек.

Мы сидели все вместе, мокрые по пояс, извергая потоки соленой жидкости, и слушали, как неожиданно и глупо погиб наш умница пес: съел крысиного яда в соседском дворе.

— Мучился, хороший, так смотрел — спасите меня. — Мама сморкалась в насквозь мокрый платочек. Тетя всхлипывала, а я, глядя на них, подвывала пуще прежнего.

— Я его в одеяло завернул и так похоронил, — коротко сказал дядя. — На работу надо идти.

Вытащил из шкафа рюмочку.

— Ннннне-е-е…не надо, — заикнулась тетя и умолкла под его взглядом.

Дядя налил себе из графина, опрокинул рюмочку и вышел.

Папа рассказывал мне про свое детство — как он вместо школы один год помогал отцу в поле, как плавал в страшенных речных водоворотах и как ловил форель в самодельные садки из ивовых прутьев.

— Что тебе мешает сейчас рыбачить? — задала я законный вопрос.

Папа почесал лысину.

— Да ничего вроде, — вздохнул он. — Только сейчас у меня на садки нервов не хватит, а леску закинуть можно.

Все оказалось гораздо прозаичнее: мы с папой отправились повыше по руслу реки, где вода чище и рыбы больше, папа там закинул и закрепил десяток лесок с крючками и сказал, что мы за ними придем утром.

— И все? — разочарованно протянула я. — И это вся рыбалка?

— Зато утром рано пришел, а тебя рыба ждет, — ободрил меня папа.

Бабушке я строго-настрого наказала разбудить меня точно в то же время, когда проснется папа.

— Честное слово? — железно уточнила я перед сном.

— Обижаешь, — пообещала бабушка.

Однако, открыв глаза, я увидела, что раннее утро уже давным-давно прошло, солнце вовсю шпарит над деревней, и от возмущения немедленно пошла разбираться с обманщицей.

Бабушку я нашла, как всегда, не дома, а на грядках.

— Слова не говори, — мирно предупредила бабушка. — Мы с твоим отцом тебя полчаса не могли разбудить!

— Не может такого быть! — выпучив глаза, заорала я.

— Очень даже может, — спокойно отбила удар бабушка, — я что, на старости лет аферисткой стала?

— Ну и как вы меня будили? — иронически сложив руки на груди, спросила я.

— Руки так не складывай, — вскользь указала бабушка, — сто раз тебе сказано — это поза скорби.

— Так я же скорблю! — На всякий случай руки я просто уперла в бока. — Ну так как же вы меня будили? Небось тихо позвали, я не услышала, и всё — прощай, рыбалка!

Бабушка выпрямилась, держа выдранные сорняки.

— Как мне жалко, что я не могла записать на пленку эту сцену! — ядовито проговорила она. — Сначала я тебя просто расталкивала. Потом пошлепала по щекам. Потом щекотала пятки. Потом пришел папа, и мы в четыре руки стащили тебя с кровати и поставили на ноги — так ты сползала вниз, как мешок с картошкой…

— Мгм, — недоверчиво буркнула я, воображая описанное.

— …потом папа принес воды и стал тебя поливать, потом зажал тебе нос, потом поорал в уши, а потом сказал, что этого ребенка не разбудишь даже гаубицей, а ему потом на работу, и столько времени терять он не может!

— Пхы. — Надо же, меня поливали водой! Сердитость прошла от осознания, что я так крепко сплю — уникум!

— Ничего смешного, — рассердилась бабушка. — Если тебя вынести вместе с кроватью, ты и ухом не поведешь, вот так и украдут, и скажут, что не сопротивлялась!

— Дидэ, — укоризненно протянула я.

— Что — дидэ? Я уж думала подвесить тебя вниз головой, перепугалась — жива ли! А если ты так будешь спать в мужнем доме, то…

— …на третий день задницей дверь открою, — в унисон закончила я фразу. — Я виновата, что так крепко сплю?

В это время со стороны дома показался папа.

— Эй, ты, рыбачка! Держи форель!

И поднял руку со связкой переливающейся рыбы.

— Посмотри, какая красавица, — довольно приговаривала бабушка, ловко счищая чешую. — Вся сверкает, такая свежая!

Рыба в моей руке лежала упругая, скользкая и в самом деле редкой красоты: по ее серебристым бокам вперемешку с темными точками были разбросаны алые капли.

— Немного поджарю, а остальное сделаю на углях, — распорядилась бабушка.

По ее требованию я нарвала и вымыла несколько листьев лавровишни. Тем временем бабушка потолкла в ступке орехи, зелень и перец, выскребла пахучую пасту ложкой и густо смазала форелей изнутри и снаружи.

— Помаши над углями, а то жар уйдет, — скомандовала она, продолжая колдовать на рыбой.

Уложила в кеци[24]листья, потом рыбу, сверху насыпала горошины черного перца и пару лавровых листьев, закрыла куском жести и поставила на угли.

— Ты сверху насыпь углей, а я быстро мчади испеку, — велела бабушка.

Ее коричневые руки в пигментных пятнах молниеносно зачерпнули просеянной кукурузной муки и принялись месить шар влажного теста.

— Тут самое главное — угадать, сколько воды, — не упускала она шанса научить меня премудростям, — мало нальешь — получится сухо, много — не пропечется и развалится.

— А как угадать? — почесывая комариные укусы, озаботилась я.

— А это уже от твоего мастерства зависит: чаще будешь руками работать, сама всему научишься, — ввернула бабушка.

Тем временем от нашего кеци со свистом повалил ароматный парок.

Бабушка попробовала пальцем раскаленную чугунную сковороду (та зашипела), бережно выкатила из миски шар теста и уложила на дно, потом быстро-быстро растоптала пальцами тесто в ровный блин.

— А посередине сделаем дырочку, чтобы пар выходил, — ткнула пальцем бабушка в центр мчади и накрыла его крышкой.

— Прямо как в детстве, — довольно сказал папа после завтрака, надевая шляпу. — Давно я так вкусно не ел — рыба и мчади!

— В следующий раз я всю ночь спать не буду!!! — прокричала я вслед папе.

Бабушка только хмыкнула.

Наш старый дом, который состоял из одной перегороженной занавесками на четыре отсека комнаты, явно стал мал для разросшейся семьи.