– Как я ненавижу их, ма!

Я обернулась. Жанно стоял, сжимая от гнева кулаки. Лицо его было искажено ненавистью, губа закушена, на щеке запеклись слезы. Мне стало страшно: таким неожиданно взрослым показался мне сын.

– Это ведь снова синие, правда? Те, что разлучили нас с тобой в Париже? Это те, что называют друг друга гражданами!

– Да, сынок, но…

– Я им еще покажу! Ну погодите!

Он повернулся на восток, куда ушли солдаты, и в бессильной детской ярости погрозил им кулаком. А потом уткнулся мне в колени и разрыдался.

А я… Я после всего услышанного была даже рада этому потоку слез. Пускай уж лучше малыш плачет. Мне бы не хотелось, чтобы слезы, непролитые и сдерживаемые, застыли на его сердце и сделали его черствым.

Но в моих ли силах было этого избежать, если сама жизнь учила мальчика, что нужно быть жестоким?

Прошло два дня, прежде чем округа перестала цепенеть от ужаса перед солдатами. Почти в каждом доме деревни Сент-Уан были похороны, почти каждая семья потеряла человека, состоявшего в шуанах, которых разгромили синие. Отец Медар еще не показывался, что свидетельствовало о том, что он хорошо спрятался. Часовня Святого-Бенедикта-что-в-Лесу была наполовину разрушена.

Я с горечью подсчитала свои убытки. У меня не осталось ни одного пшеничного или овсяного зернышка, ни одной соломинки, ни одной курицы или утки. Я разом потеряла все, чем владела. У меня не было уже и мельницы. Вдобавок ко всему, у меня украли половину тех небольших денег, что привезла из Парижа. Я стала почти нищая. И теперь владела лишь собранной гречихой и овощами с огорода. Этого было достаточно лишь для того, чтобы впроголодь прожить зиму, а чем кормить Патину? Конечно, если бы время года было иное, я бы, не задумываясь, начала восстанавливать уничтоженное. Но был почти сентябрь. Единственное, что мы могли сделать, – это посеять озимые. Но у нас не было даже лошади.

Я с облегчением вздыхала, вспоминая, что всего пять дней осталось до срока, назначенного графом д'Артуа. Я с детьми немедленно уеду из этой проклятой страны. Действительно, во Франции жить стало невозможно. Я не знала, по каким причинам на нас напали синие, – то ли из-за того, что я аристократка, то ли из-за какого-то ложного доноса, то ли просто из-за того, что мы живем в Бретани, где каждый житель волком смотрит на француза, а тем более республиканца, – но нападение свидетельствовало, что в стране нет спокойствия… Никто не может быть уверен в том, что будет завтра. Граф д'Артуа был прав. В любую минуту Конвенту может взбрести на ум издать декрет, предписывающий изжарить всех дворян живьем в двадцать четыре часа или высылающий их куда-нибудь в джунгли Индии. Ведь высылали же неприсягнувших священников в Гвиану.

В полдень 25 августа, когда мы с Франсиной пекли гречневые лепешки, к Сент-Элуа снова приблизился отряд республиканских солдат – на этот раз поменьше, из десяти человек.

У меня предательски екнуло сердце. Не успокоилась я и тогда, когда поняла, что отряд был лишь прикрытием, под которым только и решались разъезжать по Бретани правительственные чиновники. Именно такой чиновник и вылез сейчас из коляски. Он был в лакированных туфлях, панталонах и чистом черном сюртуке, и если бы не яркий трехцветный пояс, его можно было бы принять за мелкого судейского Старого порядка.

– Вы гражданка ла Тремуйль, являющаяся матерью владельца фермы Сент-Элуа Жана ла Тремуйля?

Он назвал Сент-Элуа фермой и старательно избегал произносить частицу «де». Я, еще не зная, зачем он приехал, сразу почувствовала к нему жгучую, почти животную ненависть.

– Что вам угодно? – спросила я высокомерно.

– Муниципалитет департамента поручил мне уведомить вас, что с 5 января 1792 года за Сент-Элуа не заплачено ни одного ливра налога на собственность, каковой установлен сначала Учредительным собранием, а затем изменен и дополнен Национальным Конвентом.

Из этой трескучей канцелярской фразы я уразумела только то, что у меня собираются вытянуть деньги.

– Зачем вы приехали? – спросила я враждебно.

– Дабы произвести оценку имущества и установить, какую сумму вам надлежит внести до 1 ноября 1795 года, иначе говоря, до 11 брюмера IV года Республики.

Он сделал знак двум своим помощникам, похожим на землемеров.

– Надлежит внести? – переспросила я с недоверием. – Я не признаю за вами права брать с меня какие-то деньги. Кроме того, у моего сына многое отобрано. Очень многое! Может быть, вы подумаете, как возвратить мне его стоимость?

Чиновник взглянул на меня из-под очков.

– Что касается, признаете ли вы или не признаете за мной право, это нас нисколько не интересует. А конфискованные земли, да будет вам известно, принадлежали не вашему сыну, гражданка, а вашему отцу, каковой, как это подтверждается многочисленными документами, являлся эмигрантом и, стало быть, был лишен владений на совершенно законном основании. Таким образом, возврату или компенсации они не подлежат.

От подобных нескончаемых фраз у меня закружилась голова. Я очень смутно понимала, что они задумали, но чувство неприязни к ним у меня было так велико, что я не пошла вместе с чиновником осматривать земли, как он того просил.

– Недавно здесь побывали ваши солдаты, – сказала я с негодованием. – Вы же видите, здесь все сожжено и разграблено. И вы еще требуете, чтобы я платила?

– Требуем, ибо таковы наши обязанности. А если вас ограбили, обратитесь в суд.

Я знала, что это значит. Если я туда обращусь, меня скорее саму посадят в тюрьму, чем отыщут и накажут грабителей.

Чиновник, невозмутимый и холодный, удалился исполнять свои обязанности. Я в бешенстве посмотрела ему вслед. Что ж, верно говорят, что беда не приходит одна. Теперь мне накинут на шею какой-то налог. Чиновник назвал срок – 1 ноября. Слава Богу, к тому времени я давно буду в Эдинбурге, а в Сент-Элуа прибудут деньги от графа д'Артуа.

Солдаты, прибывшие с чиновником, явно были голодны, и я ощутила необыкновенное злорадное удовольствие при мысли, что ничего им не дам. Если им желательно взять самим, пускай жрут сырой картофель из погреба. Это все, что они могли взять. Даже гречневые лепешки Франсина благоразумно унесла от греха подальше.

Чиновник вернулся и, не спрашивая моего разрешения, прошел в дом. Там сел за стол и принялся что-то писать. Мы столпились вокруг него, предчувствуя недоброе. Жанно смотрел на республиканца откровенно ненавидящим взглядом.

Чиновник закончил писать и, подняв на меня глаза, помахал исписанным листом в воздухе.

– Вот, гражданка! Это акт о задолженности. Вы должны выкупить его в муниципалитете департамента до 1 ноября сего года.

– Выкупить? Но за какую сумму?

– С учетом трех прошедших лет и пени сумма составляет девятнадцать тысяч сто двадцать пять ливров.