Иногда он говорил, что бомбил япошек лишь для того, чтобы евреи могли спокойно управлять своими ломбардами. Меня так и подмывало сказать ему, что организм улья построен не вокруг отдельной пчелы, что люди могли бы много чему у пчел научиться. Однако сейчас, с деньгами в штанах, мне не хотелось привлекать к себе внимание.

— Так куда мы едем? — спросила Бернер.

Отец взглянул в зеркальце — что там сзади?

— К базе, — сказал он. — Посмотрим, как взлетают реактивные самолеты.

К базам мы ездили везде, где жили. Отец считал это отдыхом. Он встретился со мной взглядом, чтобы понять, как мне нравится такая идея — взамен ярмарки. Брови его подрагивали, как будто это была наша общая, непонятная Бернер шутка. Я не улыбнулся ему в ответ.

— У мамы чемодан наполовину собран, — сказала Бернер. — Куда она собирается?

Мы въехали на старый, построенный еще при Рузвельте мост. Отец пошмыгал носом, пощипал себя за ноздри, снова пошмыгал. Взгляд его, вспорхнувший к зеркальцу, был устремлен назад, не на меня.

— Я всего лишь женат на вашей матери, договорились? Я не могу читать каждую ее мысль или знать ее всю, до последней мелочи. Она очень любит вас. Как и я. — Он явно разнервничался. И прибавил: — У меня сейчас и своих забот хватает, впору самому ноги уносить. Я, знаете ли, тоже не образец совершенства.

— А куда бы ты направился, если б уехал?

Бернер смотрела прямо на отца, веснушчатое лицо сестры побледнело — так, точно ее укачало. Отец опять взглянул в зеркальце. Я обернулся посмотреть, на что он поглядывает. Черный «форд», на передних сиденьях двое мужчин в костюмах. Мужчины разговаривали. Один смеялся. Я не смог вспомнить, эту ли машину я видел возле ярмарки, однако решил, что эту.

— Маме, может быть, придется взять вас, ребятки, с собой, — сказал отец. — Но вы на этот счет не беспокойтесь.

— Ты слышал, о чем я тебя спросила? — осведомилась Бернер.

— Да, слышал.

Отец включил поворотник, словно собираясь направиться после моста на восток, к базе. Но вдруг сильно прибавил скорость, съехал с моста, проскочил несколько кварталов и повернул направо, на ведущую к деловой части города Седьмую авеню, приятную тенистую улицу с белыми каркасными домами — красивее нашего, — с более солидными ильмами и дубами, лучше ухоженными лужайками и сложенным из красного кирпича зданием школы. Не знаю, кто на этой улице жил. Возможно, те мальчики из шахматного клуба, чьи отцы были адвокатами. Я сюда ни разу не заглядывал, хоть Грейт-Фолс и не был таким уж большим городом.

Я оглянулся. Черный «форд» тоже повернул и по-прежнему ехал за нами, сидевшие в нем мужчины по-прежнему разговаривали. Стало быть, и на базу мы, чтобы посмотреть, как взлетают самолеты, тоже не поедем.

— Что ты сделал с твоим револьвером? — спросил я.

Взгляд отца метнулся ко мне и снова вернулся к «форду».

— А что ты об этом знаешь?

— Ничего, просто заглядывал в твой ящик.

Отец огорченно вздохнул.

— Не следовало тебе так поступать. Это мое личное дело.

Он не разозлился. Отец никогда на нас не злился. Да на нас и злиться было не за что.

— Почему же частное? Что делает его частным? — спросила Бернер.

— Вам, ребята, известно, что означает выражение «иметь смысл»?

Взгляд отца то и дело взлетал к зеркальцу заднего обзора. Мы уже проехали Седьмую и снова оказались у реки. Теперь всю ее поверхность покрывала сорванная с барашков пена. За рекой виднелась ярмарка, верхушки «чертова колеса», качелей и «русских горок» хорошо различались под летящими облаками. Ничего на ней пока что не закрылось. И мы могли бы быть сейчас там.

Отец вдруг повернулся, продолжая вести машину, и смерил меня гневным взглядом. Я прижал руки к джинсам, к спрятанному под ними пакету с деньгами. Взгляд его жег меня. Я видел лишь правую половину отцовского лица — щеку, подбородок, губы, одну бровь, но мне показалось, что все они подергиваются. И я испугался. Он не смотрел, куда едет. А я даже забыл, что он сказал.

— Я задал вопрос. Известно тебе, что такое «иметь смысл»?

Вообще-то мы уже говорили об этом немного раньше, когда он начищал сапоги. Шахматы имеют смысл. Просто необходимо время, чтобы понять, в чем он состоит. Отца тогда эта тема не заинтересовала.

— Да, — сказал я.

Он отвернулся, взглянул на улицу. Мы проезжали мимо тюрьмы округа Каскейд.

— Что ты сказал?

Я ответил ему слишком тихо.

— Да, сэр, — повторил я. — Известно.

Отец снова обернулся ко мне, будто опять не расслышал. Дышал он тяжело. Моргал. Мне показалось, что он вдруг изменился.

— Почему ты меня не спрашиваешь? — вызывающе поинтересовалась Бернер. — Я про это все знаю.

— Ладно! — Отец взглянул на нее сердито, точно она перечила ему. — Но я все же скажу, на всякий случай.

Он резко провел ладонью по губам, зарылся ее пальцами себе в волосы.

— Это означает, что вы с чем-то миритесь. Если понимаете, то и миритесь. Если миритесь, — понимаете.

Он бросил на Бернер еще один сердитый взгляд, но тут же перевел его на зеркальце. Черный «форд» никуда не делся. Двое мужчин в костюмах. Мне они казались похожими на директоров школ. Или на коммивояжеров.

Мы уже ехали по деловой части города к мосту, который ведет к Сентрал-авеню. Бары. «Рексолл». «Вулвортс». Высокое офисное здание с магазином, в котором я купил шахматы, на первом этаже. Городской концертный зал. Машин вокруг было немного. Все отправились на ярмарку — за полцены. На другом берегу реки стоял в убогом квартальчике наш дом.

— Не думаю, что сказанное тобой верно, — заявила Бернер и, оглянувшись на меня, раздула щеки, что мгновенно состарило ее, сообщив ей сходство со школьной учительницей. Сестре и нравилось препираться с отцом, и хотелось получить еще один повод сбежать из дома.

— Ну, значит, ты не права, — ответил отец. — Просто-напросто не права.

— Есть много такого, чего я не понимаю, — сказала Бернер, — но с чем мирюсь. И есть такое, с чем не мирюсь, хоть и понимаю это.

Она скрестила руки и уставилась в окно на реку, текшую под мостом, по которому мы уже ехали.

— Вот ты, например, смысла не имеешь. Только и всего. И знаешь это.

Отец как-то странно улыбнулся, покачал головой:

— Вы, детки, считаете, что я обошелся с вами дурно? Так?

Он в который раз взглянул в зеркальце, чтобы выяснить, следует ли за нами по-прежнему черная машина, свернула ли и она на мост. Свернула.

Ни я, ни сестра ничего ему не ответили. Я не понимал, почему он вообще задал такой вопрос. Родители никогда не обходились с нами дурно.