Величайшая заслуга Грегори нашего Хауса состоит в том, что он эмпирическим путем доказал миру: врут даже самые искренние пациенты. Самообман безграничен, и чем он безграничнее, тем искреннее нам врется.

Когда-то давно я в частном порядке наблюдал одну даму, коллегу моей матери, имевшую проблемы с сердечно-сосудистой системой. Проблемы эти в первую очередь были обусловлены избыточным весом. Моя пациентка искренне хотела похудеть, но у нее ничего не получалось. Причем довольно длительное время — месяца четыре. Эндокринной патологии у нее не нашли один за другим три врача-эндокринолога. Проблема упиралась в соблюдение диеты. Стуча пухлым кулаком в необъятную грудь, пациентка клялась мне в том, что истово соблюдает все мои рекомендации, начинает день с яблока и заканчивает его половинкой грейпфрута. Со слезами на глазах она рассказывала мне о том, как ей снятся розовое «с прожилочками» сало и копченая рулька… После каждой нашей встречи я на полтора-два часа лишался аппетита. Мне было стыдно думать о еде. Да, я такой вот сентиментальный, кто бы мог подумать.

Кое-какие таблетки для снижения веса, не шарлатанские экзотически-чудодейственные, а обычные, так сказать «официальные», ей тоже не помогали.

Сказать, что я сломал мой извилистый мозг об эту проблему, означает не сказать ничего. Было ясно, что моя пациентка злостно нарушает мои предписания, но я не мог этого доказать. Сама она, едва я заводил речь о нарушениях режима, начинала плакать и ссылалась на свой необычный обмен веществ. Когда я прямо сказал, что ей лучше наблюдаться у другого врача, пациентка горько вздохнула и с обреченностью, могущей сделать честь любой актрисе, исполняющей роль Офелии, сказала: «Вот и у вас опустились руки…» Эта фраза прозвучала столь искренне и столь трагично, что я решил сделать последнюю попытку. Опять же, коллега матери, не чужой человек.

Дав пациентке ручку и бумагу, я попросил ее написать без купюр все, что она делала три последних дня. Не ела, прошу заметить, а делала. «Все-все писать?» — уточнила она. «Даже про туалет и секс! — ответил я. — И время ставьте как можно точнее».

Пациентка закусила губу и за полчаса написала мне подробнейший отчет (она была учительницей и понимала толк в отчетах) о трех последних днях своей жизни. Про секс там, кстати говоря, ничего не было, только про бессонницу и чаепития. Да-да, первым делом мне бросилось в глаза повторяющееся словосочетание «пила чай». Этому занятию моя пациентка предавалась регулярно и часто — по приходе на работу, вскоре после полудня во время большой перемены, затем — по окончании уроков, затем — перед уходом с работы, вечером дома после ужина и перед сном. В скобках всякий раз писалось трогательное уточнение: «Чай зеленый, слабенький, без сахара».

— Чай пьете? — спросил я с чувством, похожим на то, которое испытывает сыщик, обнаружив на месте убийства чей-то паспорт. — Много раз в день. Пустой? Или чем-то закусываете?

— Да так… — замялась пациентка. — Ну, печенья могу съесть кусочек… Или пастилку… Или пряничек… Но всего понемногу, доктор, в микроскопических дозах… Чтобы не скучно было чай пить…

— А почему вы об этом не рассказывали? — укорил я. — Я же сто раз просил перечислить все, что вы едите! И разве в моих рекомендациях были пряники с печеньем, не говоря уже о пастиле?!

— Мы с вами говорили только о еде, — ответила пациентка, глядя на меня своими бездонными голубыми глазами. — Про чай вы меня никогда не спрашивали. Сказали только, чтобы сахар не класть, я так и делала. А пряники — это же такая мелочь…

Железо надо ковать, пока горячо. Я тут же попросил другой отчет. Недельный. О закупках провизии к чаю. Чего там только не было: курабье, халва, овсяное печенье с изюмом, пастила, зефир в шоколаде, пряники, сушки, курага с черносливом (а-ля натюрель и в шоколаде) и даже мед… Всего понемногу, да. Но если сложить объемы да подсчитать калорийность…

Вырулив на верную дорогу, я дал пациентке новые рекомендации, с поправками на «чаепития». Не знаю, соблюдала она их или нет, потому что больше она ко мне не обращалась. Сам виноват, конечно. Вторгся своими отчетами в сферу сокровенного, куда даже врачам доступа нет.

У главврача районной подмосковной больницы Ухватова было два сына. Оба росли жуткими оболтусами-хулиганами. От постановок на учет, второгодничества и прочих неприятностей их спасал отцовский статус. Когда старший сын перешел в восьмой класс, а младший — в шестой, отец в жесткой и бескомпромиссной форме довел до сведения отпрысков, что он не вечен (увы!) и что рано или поздно им придется начинать жить самостоятельно. А перспектива у них вырисовывается невеселая — не то казенный дом, не то шоферская баранка. И еще отец поклялся Гиппократом, Авиценной, Склифософским и памятью прадеда-коновала, основателя славной врачебной династии Ухватовых, что ради перехода старшего сына в девятый класс пальцем о палец не ударит. Не вытянешь — пойдешь в ПТУ (это было в советское время, при десятиклассном среднем образовании). И судьбой младшего тоже заниматься больше не станет. Черт с вами, дегенераты этакие, живите как считаете нужным.

Отцовский гнев оказался настолько убедительным, что старший брат взялся за ум — бросил хулиганить и начал учиться. За ним потянулся и младший, известно же, что дурной пример заразителен. Оба очень скоро выбились из троечников в отличники, благо головы у обоих соображали хорошо. Оба поступили в медицинский институт, продолжать династию. Прадед-коновал определенно радовался, взирая с горних высей на свое потомство.

Старший брат избрал практическую стезю, которая в восьмидесятых годах прошлого века казалась перспективнее научной. На первый взгляд, но казалась. Логика была примерно такой — зачем тратить пять лет на ординатуру-аспирантуру, если можно после годичной интернатуры идти на «Скорую» и зарабатывать на полторы ставки примерно столько же, сколько получает доцент? И сверху еще без труда можно срубать два оклада. А то и три, это как повезет. Не всякий доцент столько нарубит.

Младший брат оказался дальновиднее и ударился в науку. В середине девяностых он уже был доцентом кафедры. Уточнять специальность не стану, во избежание угадывания, о ком идет речь, скажу только, что это была кафедра одной из узких специальностей хирургического направления. А старший ушел со «Скорой» в реанимационное отделение. Рядовым врачом. Устал мотаться по вызовам, захотелось спокойной жизни. Точнее, относительно спокойной, ибо абсолютно спокойная жизнь в медицине возможна только в статистике и патологоанатомии, да и то не всегда.

И это неравенство в положении привело к тому, что между братьями пробежала кошка. Да что там кошка — целая пантера! Ухватовы совсем перестали общаться. Про младшего не скажу, ибо знаком с ним не был, а старший, вместе с которым я работал некоторое время, никогда не упоминал о том, что у него есть брат-доцент. Во всяком случае, ни коллеги, ни больничная администрация об этом не знали.

И вот однажды к одному из пациентов реанимационного отделения родственники пригласили консультанта — Ухватова-младшего. По своей инициативе — очень доверяем, знакомый врач, прекрасный специалист. Заведующий отделением, ясное дело, разрешил. Умные заведующие никогда не возражают против консультаций со стороны. Один ум — хорошо, а два всяко лучше, да и родственников пациентов лишний раз раздражать не стоит. Древняя врачебная мудрость гласит: «Не так страшен пациент, как его родственники», и всякий, кто о ней забудет, бывает наказан.