всеми вытекающими. Я говорю о взрыве. Он случается, когда люди держат все в себе.

20 октября

До сих пор чувствую себя подвешенным за нити. Будто мной управляет неведомый кукловод. Помню, солнце светило ярко. Лучи просачивались сквозь окна и озаряли летающие пылинки. Наташу не видно, но ее шепелявый голос отчетливо слышался рядом. Мама стояла за плитой и мешала деревянной ложкой в огромном металлическом чане. Я подошел. В таре кипела и пенилась коричневая вода. Летящий в лицо пар обдавал запахом грязных половых тряпок. Когда пена отступила, на мгновение показались очертания маленького и обваренного детского тела. Я отшатнулся и спросил: «Что это?» Мама весело посмотрела на меня, сказала: «Твоя сестра!» – и залилась хриплым смехом. Все звуки пропали, слышен только нагнетающий смех.

На столешнице лежал незнакомый кухонный нож. Я только на секунду задумался, откуда он у нас, как ощутил холодную сталь рукоятки. Выпад был быстрый. Я даже не почувствовал, как острие входит ей в живот. За одним ударом шел следующий. Я словно разрезал воздух, настолько движения плавны и беспрепятственны. Глаза впились в ее лицо. Оно выражало дымку боли, которая сменилась легким удивлением. Ее бледные губы что-то шептали. Мне показалось, это слова благодарности. Лицо пропало. Послышался глухой стук, будто упал мешок с песком. Я поднял руки и разглядывал, как на ладонях размазаны красные пятна крови. Я побежал в ванную. Думал, что если отмою руки, то отмою и совесть. Намыливая ладони, я посмотрелся в зеркало и оцепенел. В отражении на меня смотрело старое морщинистое лицо, в очертаниях которого я узнавал мать. Я сдавленно крикнул и понял, что сплю.

Разомкнув ресницы, я глубоко вдохнул и сжал простыню в кулак. Лоб покрылся испаринами холодного пота. Несмотря на испуг, я ощущал какое-то странное удовлетворение. Жутко признаваться, но я был счастлив, когда убил мать. Целый день я сторонился и маму, и сестру. Как только становилось тихо, я подрывался и искал Наташу. Найдя ее, успокаивался и снова прятался в комнате. Этот день был спокоен для Наташи, но не для меня.

23 октября

Ненавижу ее! Эту тварь! Я снова беспомощно свернулся в калачик, пока с комнаты доносились глухие шлепки, от которых воротило. Она истерически вскрикивала, а сестра взахлеб плакала. Это заходило слишком далеко. Я вышел, чтобы прекратить это. Но увидел очертания ее массивной спины и окаменел. Ее рука вздымалась и опускалась со шлепком, вздымалась и опускалась. Наташа бросалась ей в ноги и заливалась слезами. Мать замахнулась еще раз, сама отчаянно взревела и рухнула на пол. Наташа в испуге отбежала. «Так тебе и надо!» – подумал я, взял сестру за руку и отвел в другую комнату.

Этот приступ был сильный. Она медленно подползла к краю дивана и неуклюже забралась. Переводя дыхание, она пристально смотрела мне в глаза и пыталась что-то сказать. Я подошел. Она прошептала: «Ничтожество!»

Сложно припомнить, что было дальше. Помню слабость в ногах, как я поплелся к себе и заперся. Снаружи все стихло. Вмиг наступила ночь. Все легли спать, а я измученный мыслями не смыкал глаз. Я встал и под блеклый луч настольного светильника выплеснул желчь.

(Написано позже)

Хорошо, что Наташа спала. Скорая приехала быстро. Вообще все стало протекать быстро. Чувство времени исказилось. Это было ночью. Я ворочался и проваливался в сон, как услышал стук. Я думал посмотреть, что это, но не уговорил себя. Может, все могло быть по-другому, если бы я поднялся. Под утро я проснулся от странного шороха. Я встал и заглянул в комнату мамы, ее постель смята и пуста. Наташа мерно посапывала. В туалете горел свет. Я пробормотал на подобии: «Мама, ты там?» – но ничего не услышал в ответ. Шорох доносился оттуда. Сквозь приоткрытую дверь я увидел, как старые в коростах пальцы ног трутся об опущенную крышку унитаза.

Санитар снял ее, обрезав веревку. Он ослабил узел и стянул петлю. Я увидел рваные синяки на горле и плетеный узор удавки вокруг шеи. Санитар что-то спрашивал, а я отстраненно отвечал или нет. Не помню. Пришла мысль о посмертной записке, и я осмотрел туалет. Ничего не было. В спальне тоже ничего. На кухонном столике я нашел оборванный листок и ручку. На листке ничего не написано, лишь бессвязно нацарапаны буквы. Видимо, ручка не писала.

Не знаю, как жить без мамы и что сказать сестре. Но я уверен, что эта запись была последней.

13 октября (запись вклеена)

Я не знаю. Не знаю. Черт. Хочу искусать ногти до крови, потому что разрываюсь. Колотит это чувство. Как поступить?! Не выдержал и решил покаяться в тетрадку. Она била ее так сильно, что я вздрагивал с каждым ударом. Я хватался за голову, хотел рвать на себе волосы. Сестра кричала. Эти крики царапали когтями внутри. Сердце бросало в конвульсии. Удар, крик, удар и снова крик. Я кусаю пальцы, чтобы боль заглушила тревогу.

Я порывался остановить это. Нельзя бить сестру! Нельзя бить вообще никого! Но она ведь моя мать. Я не могу перечить той, которая кормила и вырастила меня. Это понятно, Наташа вредничает, детей надо воспитывать. Мама тоже права. Права? О чем это я? Она поступает жестоко и несправедливо. Почему она это делает? Почему не поступает по-другому?

Потом все устаканилось. Я потихоньку отошел. Но когда увидел сестру, то стал полым без всякого содержимого. На ее личике проявились два синяка: один над бровью, другой на щеке. Нос припух, а справа над ухом не хватало пряди волос. Я заморгал, глаза заслезились. Она растрогалась, подбежала ко мне и сказала своим шепелявым голосом: «Не плачь, братик».

Неудачник

1

Глаза закрыты – пахнет спиртом и резиной от перчаток. Глаза открыты – слепящий свет лампы и она.

– У вас прекрасные зубы, – сказала молодая врач, – и понятно почему, вы так часто приходите. Кстати, сколько раз? Два? Три?

– Мм, – отрицательно промычал пациент на кушетке.

– А сколько? Неужели четыре?

– Угу, – глухо подтвердил он. Его язык прижат стоматологическим зеркальцем.

– Вы, наверно, мой лучший пациент! – сказала врач и растянула медицинскую маску в улыбке. Он улыбнулся в ответ.

– Кстати, – сказала она и посмотрела на вазу с полевыми цветами, – это очень неожиданно.

Он поднялся с кресла, вытер рот носовым платком и стоял, нервно постукивая носком об плитку кафеля.

– Что-то еще? – сказала она.

– Нет-нет, – замешкался он, кивнул и вышел из кабинета.

Он снял с вешалки