потертое пальто и втянул худые руки в растянутые рукава. «Может, все-таки сказать?» – подумал он и посмотрел на дверь. Он потянулся к дверной ручке и услышал с той стороны заливающийся женский хохот. «Как это глупо!» – подумал он, шаркнул источенным каблуком и ушел прочь.

Дорога усеяна желтыми опавшими листьями. Вспоминая свою трусость, он с размаха пинал охапку листьев и бормотал ругательства. Иногда он останавливался и рассматривал узорчатое полотно под ногами. Он переводил взгляд с осенних разлитых по дороге красок на изношенные ботинки. Он несчастно вздохнул и посмотрел вверх. Голые ветви деревьев под куполом серого неба. Он достал пачку сигарет, жадно распечатал и помедлил. Убрал обратно не закурив. Всю дорогу от поликлиники до общежития он упрекал себя в тщедушности.

Он поднялся по бетонным ступеням с каменной крошкой и вошел к себе в комнату. Скрипнула кровать: встал коренастый грузин с волосатой грудью.

– Сказал? – проговорил он твердым грузинским голосом.

– Нет.

– Эх, Митя, а цвэты подарил?

– Подарил.

– А она?

– Ничего.

Остаток вечера Митя мелкими глотками потягивал грусть. Друг грузин старался растормошить его, но тщетно.

Завтра ждал остаток скучной трудовой недели. Митя порывался сбежать от рутины. Сбежать от переписывания накладных, расфасовки входящей корреспонденции, заполнения бланков и прочей бумажной волокиты. Подальше от офисной духоты и бюрократических проволочек. Но Митя, словно канцелярская скрепка, заперт в комоде письменных, печатных и режущих бумагу принадлежностей. Он, канцелярская скрепка, скрученный и изогнутый ходит по коридору, а на встречу шагает важный мистер дырокол, а следом изящная мисс ножнички. Скрепка заглядывает в кабинет, где за столом сидит расфуфыренная перьевая ручка. Ручка отчитывает антистеплера. Последний часто бывал на ковре. Скрепка добирался до стола, где высота бумажных стопок не равнялась заработку.

Митя всунул ноги в резиновые шлепки и пошаркал по линолеуму в ванную. Он кривился и хмурился перед зеркалом: выискивал шероховатости и недочеты. «Надо было лучше бриться», – подумал он. Митя почистил зубы – в глубине рта неприятно дернуло. Он напряженно осмотрел и ощупал языком каждый зуб. Ничего. Она ведь смотрела, значит все в порядке.

Осталось начистить обувь. Митя взял ботинок, протер влажной тряпкой затверделую кожу и сощурился. Показалось? Дремота улетучилось. Внутри противно заскрежетало. На носке ботинка нарисовалась дырка. Митя отвел глаза и наткнулся на новенькие туфли Арсена, друга грузина. Митя опустил башмак рядом со вторым. Он ушел в комнату, так и оставил один ботинок намытый, а другой в грязи.

– В картишки? И этого? – сказал Арсен и кивнул на бутыль вина.

Митя понуро прошел мимо вопроса и плюхнулся на железную кровать с дряблым матрацем. Тело раскачивалось вверх-вниз – пружины разрывались скрипом. Митя повернулся к стенке и укрылся пледом, от которого пахло пылью. Накатила жалость – Митя закусил губу. Холодный и острый нож режет руку – физическая боль заглушает душевную. Он решился бы на это, будь немного смелее. Тряпка! Глаза увлажнились. Он еще раз закусил губу и шмыгнул носом.

– Э-э-э, Митя, – осторожно сказал Арсен, – ты не заболел?

– Мм, – отрицательно раздалось в ответ.

– Не убивайся ты. У нас на сэле говорят: чем больше стараешься, тем больше ноги устают. Не понятно? Давай разъясню. Ты вот когда на дискотэку приходишь потанцевать, что делаешь? Правильно! Приглашаешь дэвушку на танец. А если дэвушка скажет нэт? Что тогда? Правильно! Разворачиваешься и уходишь домой.

Митя поерзал, скрипя пружинами.

– А вот и нэправильно, – продолжал Арсен, – еще у нас говорят: на шесть категорическое нэт есть одно категорическое да! Так что идешь и приглашаешь еще. Но дэвушек надо тасовать. А то, кто знает, где окажется пиковая дама. Да знаю я, что ты не веришь в это. Понял?

Митя уже изрядно провалился в сон и вместо ответа неясно пробормотал. Веки слегка подергивались, а озябшие ноги согревались. В полудреме он представлял ее. Стройную в летнем сарафане. Она идет навстречу, развевая локоны волос. Ее кожа смуглая от жаркого солнца, а волосы золотистые. Пестрый платок на шее трепыхается, как воздушный змей на ветру. Она подходит и берет его за руки, а он поднимает их и целует. Но сказка незаметно ускользнула, перед глазами замельтешили бумажные листы с печатями и искривленным почерком.

2

– Митя! – сказал Арсен и толкнул в бок, – что с тобой?

– Что? – Митя отмахнулся.

– Да ты стонешь бэз умолку.

С этими словами половину челюсти свело от боли. Митя откинул плед на пол, прижал щеку ладонью и мучительно простонал. Он рассеяно смотрел на друга. Боль застала врасплох. С ранних лет Митю приучили следить за зубами. «Смотри! – говорила его мать, – и у тебя будет так же, если не будешь следить за зубами!» – и Митя смотрел в рот отцу. Смотрел на прогнившие пеньки, которые торчали на расслоившейся блекло-розовой почве. Черные пораженные острым кариесом зубы пахли разложением.

– Таблэтку съешь? – сказал Арсен.

Митя затряс головой в знак согласия.

– Сейчас, погоди, – Арсен вышел из комнаты.

Минуты тянулись в ожидании друга. Митя старался отвлечься от судороги в левой половине рта. Губы подергивались, словно в них пускали электрический разряд. В темной и прохладной комнате общежития, которую Митя делил с Арсеном, предвиделся отрезок жизни. Митя видел молодого и амбициозного студента, который заканчивал юридический факультет, и временную работу, чтобы набить опыт – это сейчас. Прошлое не интересовало. А что потом? Та же работа только постоянная, та же комната только в одиночестве. Митя видел не себя, он видел отца – покинутого и безнадежного.

Митя зажмурился и тряхнул головой, как бы вышвыривая мысли. Он вылечит зубы. Сойдет с натоптанной тропы отца.

Вошел Арсен и мягко притворил дверь.

– Как оно? – сказал он.

– Болит.

– Таблетки нэт, но есть капли, сосед одолжил, – Арсен открутил пластиковую крышку на флаконе и промочил клочок ваты. – Приложи.

От ваты пахло валерианой. Митя пропихнул клочок вглубь рта и прикусил. На язык разлилась морозящая жидкость. Митя представил, как розовый шероховатый язык покрылся инеем. Боль медленно притупилась. Митя накинул на себя остывший плед. Глаза завернулись за веки.

3

– Вата! Везде Вата! – кричал перьевая ручка и тыкал острием пальца в кипу бумаг на столе.

– Вата? – как бы переспрашивал Митя. Он переминался с ноги на ногу. Ступни вдавливались и проминались, будто уходили сквозь красный узорчатый ковер на полу.

– Убери это и переделай!

– Вата, – сказал Митя, взял кипу и виновато понес к себе.

Стопка бумаги увеличивалась на ходу и закрывала голову. Руки слабели. Митя пошатывался, идя по коридору. С верхушки слетали листы и медленно приземлялись на