Всё очевидно. Слишком очевидно. Совсем скоро он снимет запреты, откроет тайники, выпустит тьму, которая всегда жила в нём. Не дух окончательно завладеет им, Ши сам поглотит постороннюю сущность. Потому что та ‒ недостающая часть, последний кусок пазла. Именно его не хватало раньше до достижения идеала. Того самого идеала, к которому стремились создатели.

Совершенное орудие убийства, не ведающее сомнений. Только вот неподконтрольное. Никому. Ведомое лишь собственными желаниями, получающее удовлетворение от чужой боли, страдания, страха, от предсмертной агонии.

‒ Это не я.

Кулак врезался в зеркало. Чёрные трещины глубокими ранами, которые не заживут никогда, расползлись во все стороны, разбив ровную гладкую поверхность на множество осколков. Острых. Как зубы. Как когти. Как клинки кинжалов. Но они не посыпались вниз. По-прежнему держались в раме и отражали, отражали искажённое, изломанное, изуродованное лицо. А в голове звучало:

«Ошибаешься. Ещё как ошибаешься. Ты это. Ты!»

И смешок. Издевательский. Вслух.

Вит торчал у Лины. Очевидно же, известно каждому: трудные времена легче переживать не в одиночестве. В подходящей компании. Пусть даже реальной пользы от неё никакой. Если только безропотно выслушает твоё занудное нытьё и не скажет: «Заткнись. Достал. Когда ты, наконец, свалишь?»

Не всякий способен на подобный подвиг. А Линка ‒ ничего, терпит. Даже радуется, что Вит постоянно рядом, давно уже никуда надолго не уходит, и готова бесконечно слушать его стенания.

Ну да, это же её предназначение ‒ забирать себе чужую боль. Любую: физическую, моральную. И Виту отчасти тошно, что навешивает свои проблемы на неё, прекрасно осознавая, она не отмахнётся, разделит страдание. Раздражает эта её кротость, стремление прийти на помощь всем без разбора. Но одно дело ‒ Вит. Он всё равно уже… как бы… в вечном долгу. А остальные ‒ обойдутся.

Линка возилась на кухне, а Вит ничего не делал. Совсем ничего. Потому что не хотелось, не получалось, не думалось даже ни о какой работе. Устроился на стуле возле стола, как всегда заваленного лоскутками и прочей рукодельной ерундой, и рассматривал сшитую на заказ партию лопоухих кукол-овец в разноцветных пёстрых платьишках и с идиотскими благостными выражениями на мордах.

Вот кому могли понадобиться куклы-овцы?

От безделья Вит рассадил этих тупых барашек в ряд и сбивал, щелкая по серым мягким носам. Они падали с прежним благостным выражением, чёрные круглые точки глаз пялились на мир недоумённо. Но что с них взять: овцы и есть овцы. Смиренные агнцы на заклание.

Потом Вит откопал среди тряпок ещё одну куклу. Думал, из той же партии блаженных, хотел добавить в ряд. А оказалось, она совсем другая. Вообще ‒ он. Почти целиком готов, с волосами, в одежде, только глаз нет. Да можно было бы и без них обойтись, сделать чёлочку подлиннее.

Вит поднялся со стула, протопал на кухню, прихватив куклу с собой, сунул её под нос Лине.

‒ Это кто?

Она торопливо выправила заложенную за ухо прядь, чтобы волосы прикрыли обожжённую половину лица ‒ когда, наконец, перестанет дурью маяться? ‒ посмотрела озадаченно и чуть виновато.

‒ Никто. Просто придумала.

А разве что-нибудь бывает «просто»?

‒ Придумала? Но ведь мысли откуда-то берутся. Почему блондин? Почему парень? У тебя же обычно дамочки, ангелочки или зверушки какие-нибудь. ‒ Вит представил компанию убогих на столе и протянул презрительно: ‒ Овцы.

‒ Ну, я… ‒ Лина смотрела на куклу и никак не находила оправданий. Лишь повторила второй раз: ‒ Я…

‒ Да ладно, ‒ отступился Вит. ‒ Пусть будет «просто». Только крылья ему не пришивай.

‒ Почему? ‒ озадачилась Лина.

‒ Не приживутся. Завянут и отвалятся.

Вит наслышан. Но самое гадство, что он-то ничего поделать не в состоянии, ни помочь, ни вмешаться. Просил же: если что, обращайся. Не обращается, не хочет втягивать в неприятности. Ну и, наверняка, самоуверенно считает, что справиться один. И пока справляется, ещё как. Даже слухи странные пошли. Вит, конечно, может позвонить, поинтересоваться, не нужно ли чего сделать. И что прозвучит в ответ? Предсказуемо же. «Всё под контролем. Обойдусь без тебя». Ах, да. Ещё: «Живи нормально».

Пристукнуть бы за такие слова. И самого себя тоже. За то, что недавно говорил их Кире, прекрасно понимая, что не получится. Вот совершенно никак не получится. Хоть сдохни.

Комната наполнена темнотой, ласковой и уютной. Потому что она не чистая, а смешана со светом, пробивающимся в окно сквозь тонкие занавески. А возможно и ещё кое-каким. Но это уже не из тех вещей, о которых положено задумываться демонам. Вит валяется, закинув руки за голову. На диване. Тот старый, немного продавленный и скрипит временами.

И отчего Вит новый не купит? Попросторней, поудобней. У хозяйки денег на мебель точно нет, а у Вита ‒ найдутся. Или особо большой в Линкину каморку не влезет. И, вообще, будет вносить диссонанс в царящую здесь атмосферу стиля «полный винтаж».

Так стоит ли что-то менять? Особенно когда убогость обстановки не портит главного.

Лина лежит рядом, на боку, поглубже вмяв обожжённую щёку в подушку, смотрит одним глазом, широко распахнутым. Взгляд топкий, затягивает в глубину, а сопротивляться совсем не хочется. Тонуть так тонуть. Там тепло и мягко, теряешь волю, и плавишься, и…

А она моргнула не вовремя, ещё и спросила:

‒ Почему ты со мной? Я же уродина.

Ну что ей ответить?

Да не хочется ничего отвечать. Молчать хочется. И тонуть, ожидая, когда «тепло» превратиться в «горячо», так что терпеть больше не получится. Но Лина смотрела с вопросительным ожиданием, и Вит произнёс, без конкретики, лишь бы отделаться поскорее:

‒ Это ты никого из наших в истинном облике не видела.

Взять хотя бы Армана. Внешне невероятный красавчик, идеальный мужчина, а ведь на самом деле ‒ ещё то…

Но на фиг он сдался, чтобы о нём хоть на секунду задумываться. Понадобилось же Линке в очередной раз выяснять причины его привязанности. Нет их, ну… нет. Случайно забежавший таракан. В компанию к остальным. Никто же не отменял право на личных тараканов.

Вит шевельнул рукой, захотелось коснуться рассыпанных по подушке рыжих волос, ну и там, дальше. Но Лина задала новый вопрос:

‒ А у тебя какой истинный облик?

Опять слова. Зачем они? Почему обязательно всем надо сказать и услышать? Ведь существуют и другие чувства. Более значимые. Осязание, например.

‒ Да без понятия. Не помню. Даже Кира его не видит. Может, и нет его у меня ‒ истинного. Какой захочу, таким и будет. А, может, какой-нибудь ящероподобный. Раз я хамелеон. Представь ‒ весь в чешуе, лысый и без ушей. И язык раздвоенный. Продемонстрировать?