себе он не мог. Ноги сами вынесли его из дома после ночи, полной тяжелых кошмаров, запаха гари и свинца. Под веками отпечатался огонь и разлетающийся в щепы причал.

Он пришел к двери Ортанса и замер в нерешительности перед дверью, а потом шагнул внутрь, потому что если и был во всем мире человек, которому он теперь мог доверять — это был Джон, который сам связал их руки вместе безумной сделкой с Шершнем, да и вся их дружба была чистым безумием.

И все-таки Цзиянь был здесь.

— Он. — Голос Ортанса звучал предельно спокойно. — Наследник Блюбеллов. Скажите же, речь об Андерсе? Изгнанном принце?

— Да нет же! — повел рукой Цзиянь, словно отгоняя настойчивые видения. — Джеймс.

— О.

Ортанс сделал слишком большой глоток и закашлялся. После чего, откашлявшись, долго вытирал усы носовым платком, вертел его в руках и не смотрел на Юй Цзияня.

— Знаете, друг мой… — медленно начал он, все так же глядя в сторону. — До этого момента я не считал возможным допрашивать вас о вашей жизни. Ваше прошлое, ваше настоящее и даже ваше будущее, считал я, должно волновать меня ровно настолько, насколько позволяете вы сами. Я считал, что хватит и тех крупиц знаний о вас, которые вы сами мне даете — я, в конце концов, джентльмен и должен с уважением относиться к чужим личным границам. Это замкнутый и нелюдимый ханец с тяжелой судьбой! — думал я и молчал. Но вот вы приходите ко мне и называете изгнанного принца просто Джеймс. Ума не приложу, что мне думать теперь. Не хотите рассказать чуть-чуть, самую капельку больше того ничего, что рассказывали до этого?

— Ох, — Цзиянь был шокирован этой отповедью.

Ведь положа руку на сердце, до этого мгновения он был уверен, что представляет для Джона Ортанса интерес и ценность лишь механическими частями своего тела.

Кажется, обе стороны здесь были недостаточно откровенны друг с другом.

И, кажется, очень зря.

— Я… — Цзиянь сглотнул, начав говорить — словно прыгая в ледяную воду. — В Хань я служил в особом императорском полку. Здесь это назвали бы секретной службой. Незадолго до того, как ваши бунтовщики начали кровавую резню, придумав для нее красивое название и великую миссию, секретная служба короля Чарльза связалась с императором и попросила помощи. Народные волнения ощущались очень сильно. Было ясно, что грядет буря. Я читал отчеты…

Недовольство народа.

Стареющий король.

Фаэ, покинувшие людей и ушедшие в Холмы.

Старые легенды забываются, когда новое поколение перестает их повторять. В то время как Хань чтит своих богов, бритты своих забыли.

— Фаэ давали силу вашему королю так же, как наши боги — нашему императору, — Цзиянь стиснул в пальцах металл неживой руки. — Ваша королевская семья знала, что не все так просто, что фаэ на самом деле не покинули своих подданных, но знал ли об этом простой народ?

— Постой. Вы говорите так, как будто король Чарльз знал о грядущем бунте…

— Знал. По крайней мере, догадывался. У него было много ушей и глаз в городе. Но, как видите, это его не спасло. А мы… опоздали.

Когда ханьский корабль пристал в дальнем порту в устье Тамессы, королевский дворец уже захлебывался от потоков крови. Уилмод, старый дворецкий, организовал вывоз принца Джеймса Блюбелла — единственного, кто выжил в той резне.

— Говорили, мальчик готов был защищать свою жизнь с отцовским мечом. Пришлось уводить его силой. Это единственное, что удалось сделать.

— Ваши люди спасли одну жизнь. Это не так мало.

— Уговор был на все. В том числе с фаэ. Потому они так оскорблены.

— Вы были среди спасателей? — вдруг спросил Ортанс.

— Я?.. — Цзиянь растерялся. — Нет. Я был на принимающей стороне. В мою задачу входила охрана и сопровождение принца. Я его подвел…

— Это… — Ортанс встал с кресла, в два шага преодолевая разделяющее их расстояние, и опустился на одно колено, взяв в руку механическую ладонь. — Кто на самом деле в этом виноват?

Цзиянь встретил его взгляд и тихо ответил:

— Бритты.

Вспоминать произошедшее в порту было больно. Но необходимо. Подробности раскрываются в памяти, подобно лепесткам розы. Окровавленной, брошенной на пепелище, изъеденной огнем, но все-таки розы.

Потому что в его службе были хорошие моменты. Прекрасные. Лейтенант Юй Цзиянь ни на минуту не пожалел, что связал себя с дипломатической службой. И миссия по спасению бриттской королевской семьи казалась ему той самой целью, ради которой он был рожден на свет.

Взрыв лишил его всего: веры в будущее, в возможность мирного союза, лишил его даже его собственного тела. Искалеченным он не считал себя вправе возвращаться на службу. Даже несмотря на усилия лучших врачей Хань, он остался всего лишь половиной от прежнего себя.

— Так я уехал в Лунденбурх.

— Почему сюда? Если бритты сделали это с вами?

— Я не знаю сам. Возможно, хотел что-то для себя понять. Думал, что раз они у меня что-то отняли, они и смогут вернуть? Сейчас я понимаю, насколько глупо это звучит.

— И нисколечко не глупо! — горячо возразил Ортанс. — Окажись я на вашем месте, кто знает, как я бы лечил свои раны? У каждого свой путь и свой бой. Вы ведете свой с завидной честью. Я механик. Не представляю, как бы я пережил потерю руки — пусть даже с биозаменой. Наверное, просто спрыгнул бы с крыши к детям Даннан на радостные поминки…

Цзиянь позволил себе улыбнуться. Невероятный оптимизм, который отличал характер его друга, мог, наверное, заставить и мертвеца поверить в светлое будущее.

— А что Джеймс? — не смог побороть любопытство Ортанс — хоть и понимал, какая опасность стоит за подобным вопросом.

— Джеймс остался в Хань. И, насколько мне известно — хоть я не поддерживал контактов с прежними соратниками и друзьями, — оставался там на протяжении всего этого времени. О нем должны были хорошо позаботиться. Тем страшнее мне видеть, что он вернулся. Я успел узнать его нрав достаточно хорошо, чтобы сейчас подозревать худшее. Он принес с собой перемены. Какие — нам только предстоит узнать.

— И вы считаете, что приказ Парламента как-то связан…

— Не могу исключать подобной возможности. Слишком уж все совпало. Джеймс отнюдь не идиот и не будет себя подставлять под удар, он здесь под чужим именем, да и внешность его сильно изменилась. Но никогда не знаешь, где тебя подстережет прошлое. А может, Парламент, объявляя право на смерть, действительно перестраховывается перед новой веткой реформ — которые, я уверен,