— Я не буду стрелять в вас, — твердо сказал Цзиянь. — Что бы вы ни задумали, я не собираюсь вас убивать.

— У вас не будет другого шанса остановить меня. Не отвергайте мои подарки.

— Чушь. Вы прекрасно знаете, что я не стану этого делать, — Цзиянь резко выбросил вперед руку, отталкивая Джеймса.

Он повернул револьвер в руке и протянул рукоятью вперед.

— Заберите свой револьвер, вы, сумасшедший. И никогда больше не заставляйте меня выслушивать от вас ничего подобного.

— Что ж… — на губах Джеймса играла шальная улыбка, когда он забирал револьвер. — Я давал вам шанс. Помните об этом. А сейчас пойдемте пообедаем. Близость смерти заставляет меня чувствовать себя ужасно голодным.

* * *

Цзиянь мог бы сказать, что ему кусок в горло не лезет после представления, устроенного Джеймсом, но правда была в том, что он отчаянно проголодался. Тесная забегаловка, куда они пришли, изрядно попетляв узкими улочками, не имела ничего общего со сколько-нибудь приличными ресторанами. Несколько столиков теснились под светом единственной паровой лампы, которая больше выдавала в пространство пар, чем давала свет. В углу сидели два мрачного вида человека в черных кепи и черных пальто. От их вида у Цзияня холодок пробежал по спине — после недавнего инцидента он начал невольно сторониться рабочих. Впрочем, посетители только скользнули по нему равнодушным взглядом и отвернулись. И даже Джеймс в его ладно скроенном сюртуке не привлек их внимания.

— Обожаю такие места, — поделился Джеймс, перегибаясь через стол. — Никому ни до кого нет дела. Если бы мир был полон подобными заведениями хотя бы на треть, жить стало бы намного лучше? Никто никуда не сует свой нос, изображая интерес. Вот ведь загвоздка — ключевое слово «изображая», на самом деле никто никому не важен… Согласны?

Цзиянь рассеянно кивнул.

К ним подошла официантка — крепкая блондинка с туго закрученными кудрями, прикрытыми лоснящимся от времени платком. Джеймс бросил быстрый взгляд на Цзияня:

— Не возражаете, если я закажу?

Юй Цзиянь мотнул головой. Джеймс, как бы ни сложно было по нему такое сказать, явно был завсегдатаем этого места. Мрачного, маргинального заведения, где дубовые столы, полные заноз, были затянуты дешевыми скатертями, а пятна неизвестного происхождения на полу вселяли определенную тревогу.

Пока Джеймс делал заказ, Цзиянь успел прийти к выводу, что определенную тревогу у него вызывает не забегаловка, а непосредственно сам принц-под-прикрытием. Возникший из ниоткуда гладко выбритый призрак прошлого в костюме с иголочки, в самом сердце алчущей его смерти страны…

Цзиянь не мог понять их — этих простых горожан, жителей Лунденбурха, живущих здесь многие поколения, под властью Блюбеллов. Не всегда королевская власть была честной, не всегда — справедливой, но почему так легко приняли они кровавую реформу, повлекшую за собой смерть стольких невинных людей? Почему сейчас никто не встает, не возмущается беззаконному разрешению — призыву взяться за оружие — без какой-либо видимой причины? Невидимая, конечно, заключалась в том, что у каждой страны есть шпионы, и если Джеймс и смог добраться на Бриттские острова незамеченным, по поддельным документам, то свое исчезновение из Хань скрыть не смог бы никак.

Все дело в фаэ.

По оговоркам Ортанса, по редким разговорам с хозяйкой квартиры и иными людьми, с которыми так или иначе сталкивался Цзиянь просто потому, что в этом городе жил, и жизнь в совершенной изоляции невозможна, как бы желательна ни была, — он понял, что город скорбит. Весь, от дряхлого старика до новорожденного ребенка, город скорбел об утрате расположения фаэ, которые покинули город, ушли в Холмы и закрыли за собой проходы. Жители Лунденбурха осиротели — и винили в этом Чарльза Блюбелла, винили королевскую кровь, чьи неосмотрительные действия привели к расколу.

Призыв Просвещения должен был исправить это.

Он не исправил ничего.

Он даже…

Ортанс сокрушался много раз — о том, что Призыв Просвещения откинул Бриттские острова назад в прогрессе. Как много было создано при короле Блюбелле! И как многое было утрачено, уничтожено, изгнано — просто потому, что имело отношение к королевской семье.

Цзиянь подумал про Эконита.

Как бы был Лунденбурх сейчас, если бы Эконит не попал под колесо политического переворота? Потом он подумал о Мирте — и о том, что начинается что-то новое. Что-то, что снова повернет флюгер.

— Цзиянь, — тихо позвал Джеймс. — Вы еще со мной?

— О… Да, простите. Со мной бывает: зацеплюсь за какую-то мысль и начинаю думать, а потом ухожу дальше и дальше… Очень мешало работе в свое время. Порой генерал Люй говорил, что я витаю в облаках.

— Выглядит похожим на то, — мягко ответил Джеймс. — О чем вы задумались?

— О фаэ, — честно ответил Цзиянь. — И о том, зачем вы здесь. И о том, каким был бы наш мир без Призыва.

— О. Он был бы удивителен. Или чудовищен. Счастье, что мы никогда не узнаем об этом, — и оно же великое горе. Все, что нам остается, — жить свои маленькие жизни и старательно менять мир вокруг: маленькими шагами и широкими жестами. И единственный выбор, который у нас на самом деле есть, — вот этот. Шаги или жесты? Я за широкие жесты, это заложено в моей природе. А вы?

— Почему… вы мне все это говорите?

— Мне нужен друг, — с царапающей искренностью ответил Джеймс, и синие глаза его на мгновение окрасились грустью. — Признаться, я думал, что в силах справиться с чем угодно в одиночку. Но увидел вас, и что-то дрогнуло. Я не хочу втягивать вас в то, что я задумал. Возможно, для таких целей люди ходят в поля и исповедуются земле. Я не хочу зарывать в землю свое сокровенное. Я не хочу, чтобы фаэ помешали мне.

— Вы вернулись что-то сделать. Что-то, чему фаэ могли бы помешать? И считаете, что я не могу?

— Да, Цзиянь. Я считаю, что вы не сможете мне помешать, и я отчаянно нуждаюсь в вас, и именно поэтому мы здесь. Выслушайте меня. А потом уходите, и я не буду вас держать. Я сознательно иду на этот риск. Это… все обостряет.

— Хорошо. Я вас слушаю, — покорно кивнул Цзиянь.

— Вот и славно! — лицо Джеймса озарила солнечная улыбка.

Блондинка в платке принесла две кружки пива и поставила перед ними, ударив о стол так, что пиво расплескалось по столешнице. Рядом она небрежно поставила две тарелки с картошкой и колбасками — простая, но сытная еда, иной в подобных местах сложно было бы допроситься. Для Цзияня, помнившего Джеймса избалованным мальчишкой, кривящим