В целом Выставка вызывает у меня все больше и больше вопросов. Я был ослеплен своим делом и восхищен открывающимися перспективами, и теперь мне стыдно, признаться, за того Габриэля, который вел эти заметки еще пару месяцев назад.

Здесь я должен поблагодарить детей Даннан за судьбоносную встречу с Амелией, которая не только решительна, но и умна, проницательна… И красива, хотя, как она меня просветила, не стоит судить женщину по красоте, ей может быть это неприятно: когда мужчина оценивает уместность шляпок и туфель, в то время как женщина своим умом пытается чего-то достичь. Амелия много рассказывает мне о женщинах, которые творят чудеса в области науки! Но пока это не выходит за пределы узкого круга заинтересованных. Не говоря уже о таких перспективах, как участие в Выставке. Я обещал Амелии, что, как только мы закончим с паровой машиной (не только представим ее, но и должным образом запустим железную дорогу… и не одну, мои амбиции простираются до Эденесбурха и дальше, дальше!..), так вот, когда мы закончим наше общее дело, я обязательно составлю кому-то из ее знакомых протекцию. Так, постепенно, мы сделаем науку доступной для всех. Само присутствие Амелии придает мне сил для свершений. Кажется, я готов сдвинуть мир.

Поуп смеется, когда я читаю ему заметки вслух. Говорит, про Амелию я пишу теперь больше, чем про паровую машину. А я считаю, что, наоборот, недостаточно времени уделяю ей. Думаю, что должен пригласить ее на ужин. Отблагодарить за все, что она делает для меня.

Что до паровой машины: чем ближе Выставка, тем сильнее я ощущаю свою беспомощность. Мне совершенно не хватает рук! А из-за скандала с лордом Дарроу я решительно отказываюсь искать помощи в клубе. Пожалуй, стоит дать объявление в газету. Довольно смелый шаг… Но я люблю рисковать. Возможно, еще несколько судьбоносных встреч не будут лишними…

Итак, решено — пишу объявление. Но как его составить? О, я могу собрать любой двигатель, но, когда дело доходит до взаимодействия с людьми, я чувствую, что у меня немеют руки. К ним нужен особый подход — не такой, как к механизмам. Люди… всегда были непостижимыми для меня. Однако я справлялся и не с такими трудностями. Поуп принес чай. Самое время взяться за работу…

Глава 11 Слово и дело

Адам Сентер — Джеймс Блюбелл, прикрывающийся удачной личиной, — расположился в своем любимом бельведере в розовом парке. Раскинувшись на мраморной скамейке, на которую Ронни предусмотрительно положил бархатные подушки, он не спеша перебирал страницы газеты, выискивая для себя что-то интересное или же полезное.

Рядом с ним лежала целая кипа газет — вместе с утренней прессой он прихватил пару вчерашних газет с целью вырезать из них заинтересовавшие его места. Таких было немного: объявление о помолвке дочери председателя Парламента Чэйсона Уолша, сообщение о восстановлении работы шахт по добыче угля и полный боли и отчаяния призыв о помощи одинокого гения. Послание Габриэля Мирта он осторожно вырезал швейными ножницами и ими же придавил к столу, чтобы особо рьяный порыв ветра не унес листок.

— Что это, сэр? — робко поинтересовался Ронни.

Мальчик принес чай и пару домашних булочек. Это стало молчаливой традицией — Ронни и его семья хотели выразить почтение Джеймсу, и тот не счел возможным отказаться. Тем более в его деле, как бы он ни хотел сделать все один, понадобятся помощники. И Ронни прекрасно подходил на эту роль — исполнительный, честный и верный. Последнее важнее всего — где в раздробленном парламентской машиной реформ Лунденбурхе Джеймс нашел бы еще такое верное сердце.

— Это? Один изобретатель пытается сдвинуть эту неповоротливую страну с места. Признаюсь, с удовольствием посмотрю, как у него это получится.

— А кого он ищет, сэр?

— Кого? Наверное, тех, кого искал бы любой другой изобретатель, метящий повыше: хороших механиков, крепкие руки, горящие энтузиазмом сердца…

Вот ирония, подумал Джеймс, что два человека одновременно жаждут одного и того же. Как жаль, что не все можно отыскать, просто дав объявление в «Вести Тамессы».

— Надеюсь, у него все получится, — искренне сказал Ронни, изучая заметку. — А это правда, что в этой… паровой машине будет женщина? И что она будет управлять ею, как мужчина лошадью?

— Скорее как мужчина кебом, — улыбнулся Джеймс. — Было бы интересно посмотреть на это. А тебе?

— Еще как, сэр! Жаль, что на эту Выставку надо покупать билеты. У меня есть некоторые накопления, но билет очень дорогой, а отец никогда не позволит потратить деньги на такого рода дела. Глупости, скажет, вот и весь разговор.

— Однако… Думаю, тебе не пришлось бы тратить деньги, вздумай ты кого-то сопровождать?

— Вот дела… Кого бы я мог сопроводить, сэр?

— Например, меня? — Джеймс едва не рассмеялся, глядя на растерянное лицо мальчишки. — Возможно, я соберусь туда и как-нибудь возьму тебя с собой.

— О! Это было бы так интересно! А вам туда зачем, сэр?

— Я хочу стать меценатом. Знаешь, что это?

— Знаю, сэр. Отец говорит — когда деньги девать некуда, тогда и… ой!

Джеймс не выдержал и расхохотался в голос.

Он уже объяснял Ронни, что находится здесь инкогнито и не собирается никому раскрывать свою личность — ему пришлось выдержать этот разговор после объявления намедни Парламентом права на смерть. Сначала, правда, он выпил полбутылки бренди в своей мансарде под крышей. Возможно, если бы не бренди, он бы не рискнул настолько довериться тринадцатилетнему сыну садовника.

Однако что-то в этом определенно было.

И определенно так было веселее, чем вершить судьбу мира в одиночку, подобно героям древних баллад.

— У меня в самом деле есть деньги, которые я хотел бы вложить в развитие науки. Видишь же, как мало я могу в моем положении? А я всем сердцем радею за Бриттские острова. Это же мой дом.

— Вы очень щедрый человек, сэр, — сказал Ронни. — Матушка говорит, у вас большое сердце.

— Твоя матушка очень добрая женщина.

— Я скажу ей это! Она будет счастлива, что вы такое сказали!

Джеймс улыбнулся.

Может быть, он и вправду возьмет с собой Ронни — не в сам день открытия, конечно, но потом… Когда все утихнет. Потом.

* * *

Несколькими часами позже Джеймс Блюбелл прогуливался по набережной взад и вперед, время от времени поглядывая на часы. По-хорошему, ему не следовало бы носить эти часы-луковицу, надежно отсчитывающие минуту за